Коля из села Снегири
Шрифт:
– Ах, Исаеф, Исаеф!
– огорчалась тогда милая Альбертина Александровна.
– Фы такой спосопный малыш и так не люпите немецкий язык! Когда-нипуть фам очень нушен пудет этот язык, фы станете вспоминать вашу Альпертину Александровну, но пудет поздно... Ах, Исаеф, Исаеф! Ставлю вам очень серенькую отметку "миттельмейсих" - "посредственно".
И всё-таки теперь Николаю Яковлевичу очень хотелось поговорить по-немецки с кем-нибудь из местного населения.
В каком-то небольшом австрийском
– Гутен таг!
Эти немецкие слова Коля отлично помнил, они означали "Добрый день!", и их учительница Альбертина Александровна всегда, входя в класс, произносила с улыбкой:
– Гутен таг!
Коля точно так же улыбнулся этой незнакомой австрийской старушке, но она почему-то побледнела и даже отскочила от Коли.
Что такое?! Может, он неправильно произнёс по-немецки это дружеское приветствие? Или старушка глуховата и не поняла его?
Коля постарался и вспомнил ещё три немецких слова:
– Шпрехен зи дойч?
Испуганная старушка ещё больше удивилась этому вопросу - русский военный спрашивал, говорит ли она по-немецки. Смешно! Да этот язык - её родной язык, в Австрии все говорят только по-немецки.
Смешно! Но испуганной старушке было сейчас вовсе не до смеха. Фашисты рассказывали столько страшных историй про русских солдат! Что ей теперь делать?!
"Ясно, глухая, бедняжка", - решил Коля Исаев и крикнул старушке прямо в ухо что было силы:
– Шпрехен зи дойч?
Старушка совсем растерялась и поспешно закивала:
– Яволь, яволь! Натюрлих!
Николай Яковлевич вспомнил, что означают эти слова. "Конечно, конечно! Естественно!" - сказала старушка.
Коля снова улыбнулся симпатичной старушке и вспомнил ещё одно слово: "Данке!" - что по-русски означало "спасибо".
Вспомнил Коля и что говорят по-немецки, когда прощаются "Ауфвидерзеен", то есть "До свиданья", но говорить этого не стал: зачем же прощаться, когда ещё можно побеседовать?
От Колиной улыбки старушка вроде бы осмелела и потянулась руками к его стриженой голове, сказав при этом:
– Гибен зи мир битте дайне копф!
Слова эти Коля не понял, но голову наклонить догадался.
Старушка быстро ощупала Колину голову своими дрожащими пальцами со всех сторон, сказала:
– Гут!
– и... заплакала.
Плакала она от радости. Оказывается, фашисты пугали их, говорили, что у всех советских солдат есть рога, но никаких рогов она у этого улыбающегося русского парнишки не обнаружила.
А тут ещё Николай Яковлевич решил угостить австрийскую старушку солдатским чаем с сахаром и чёрным хлебом.
Он принёс из солдатской кухни котелок чая и спросил:
– Как будете, фрау, пить, внакладку или вприкуску?
А так как старушка ничего не ответила, потому что ничего не поняла, Коля сам бросил в её кружку большой кусок солдатского сахара:
– Внакладку слаще! Пейте, фрау, угощайтесь и хлеба нашего солдатского отведайте.
Старушке стало страшно, ведь у них в Австрии никто никогда не видел чёрного хлеба. Но русский солдат с таким аппетитом жевал его сам, что и старушка решила рискнуть. Откусила - ничего. Откусила ещё - вполне приличный хлеб. Ещё откусила и поняла, что никогда не пробовала такого вкусного хлеба.
– Данке, - поблагодарила она.
– Битте, - ответил Коля, что означало "пожалуйста". Это было последнее немецкое слово, которое он вспомнил, и Коля решил, что вот кончится война и он обязательно выучит немецкий язык полностью, а может быть, и ещё каких-нибудь два-три - ну там английский, французский, испанский... А то мало ли с кем ещё захочется поболтать за чаем.
И австрийская старушка очень жалела, что не знает русского языка, а то бы она сказала этому солдату: "Спасибо, сынок! Спасибо, милый! Ты на меня не сердись, что я тебя сперва испугалась".
Старушка протянула свою морщинистую руку и погладила Колю по голове, как это сделала когда-то Прасковья Кузьминична.
И захотелось Коле написать письмо в далёкую Россию...
Глава тринадцатая
Письмо
Дорогая и многоуважаемая Прасковья Кузьминична!
С солдатским, гвардейским приветом к вам ваш знакомый Николай Яковлевич Исаев.
Помните, я рассказывал вам про своих родных: мать Надежду Михеевну, отца Якова Степановича, сестрёнку Катю, про бабушку с дедушкой и про двоюродного брата Анатолия.
Сообщаю вам, что теперь их никого у меня не осталось. Всех поубивали проклятые фашисты, а дом сожгли, и теперь там одни головешки да пепел. Живой остался только мой брат, с которым мы похожие как две капли воды, хоть он и двоюродный. Мы с ним встретились совсем случайно в бою у нашего родного дома, а когда опять увидимся, не знаю.
Фашистов мы, конечно, разобьём, это не сомневайтесь. А за меня не беспокойтесь, меня не убьют, не могут убить, хотя уже разок легко ранили, но это ничего, до свадьбы заживёт.
А останусь живой, повидаемся ещё, если, конечно, не возражаете. Починю у вас погреб и сарай малость поправлю, а то тогда не успел. Ещё надо у вас починить забор. И ещё - чего не заметил.
Всего вам хорошего, а главное - здоровья и долгих лет жизни!
Остаюсь ваш знакомый фронтовик, гвардии младший сержант Исаев Николай Яковлевич.
И ещё сообщаю вам, что отсюда, откуда пишу, уже видать австрийский город Вену. Там ещё сидят фашисты, но мы их скоро и оттуда прогоним, а там недолго и до конца всей войны.