Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Того он дурак не понимал, что дома дети, они жрать хотят. Им про собаку не расскажешь, Но, делать нечего, попух глупее барбоса. А ещё досадно стало, когда на Колыму отправили. Это ж далеко и холодно. Но с охраной не поспо­ришь, у них собаки ростом с громадного мужи­ка. Меня, не жуя, проглотят. Так и не поймут, что им на зуб попало, человек или комар. Вот так-то и попал на Колыму. Короче говоря, ни за что. Ведь украденное вернул все. Поплатился лишь своей жопой. Ее мне не лечили, даже не глянули. Выживай, как хочешь. Все смеялись надо мной, чуешь? А зэков почти не было. Ну и меня на кухню послали работать, миски, ложки мыть, в стопки их складывать, помои выносить, полы мыть, полотенца и тряпки стирать, окна мыть, столы и скамейки. Работы всегда невпро­ворот. Про жратву забывал. Хорошо, что повар добрый был, тот всех помнил. И меня никогда не забывал. Поймает в коридоре, сунет кулек за пазуху и скажет:

— Это тебе на ужин. Под подушкой ешь. А в кульке чего только нет! И котлеты, и блин­чики, и сырники. Слопаю, такой довольный сплю, лучше, чем другие на отдельных шконках. И хо­рошо так сработались, дружно, никогда не брехались. Понимали друг друга по глазам. Никто ни на кого не обижался. Понятно, что все уста­вали. А как еще, если с самых потемок и до ночи вкалывали. Но потом прислали к нам другую повариху, у прежнего сердце стало сдавать. Вот тогда я понял, каким небо бывает с овчинку. Меня колотили каждый день. За дело и без дела. Взял лишний кусок сахару, получай по морде. Посмел мяска кроху проглотить, вре­жут в ухо. А если хлеб маслом намазал, зака­пывайся в землю живьем. Ну, я стал проситься с кухни. Согласился на трассу, только не с этой поварихой. А начальство, ничего не проверив, решило понаблюдать.

— Заходят на кухню, а меня повариха лупит поварешкой. В нее полведра влезало. Как огре­ла, я зубами в потолок вцепился. Она меня снять хочет, но не достает. Матюкается, грозит, а без толку. Ну, охранника позвали, тот сдернул меня, повариху на беседу вытащил. Так и порешили, ее на трассу вместо кобылы, меня на кухне ос­тавить. Так я, голубчик, много лет на ей маялся. Все наскрозь изучил. Все знаю.

— Могу панский обед сготовить и холопский умею. Смотря, какие харчи под рукой. Я после себя пятерых девок в повара отправил в жен­ские зоны. Всех выучил. Каждой свое передал от щедрого сердца, без утайки.

— А чем же ты знаменит в этой зоне, что о тебе говорят как о герое?

— Случайность вышла. Я сготовил чай на всю администрацию. Уже столы накрыл, стака­ны надраил до хрусталя, подал чай и слышу, как меня матюкают во все корки. Потом началь­ник спецчасти меня в котел с чаем кинул, прямо в галошах. У меня аж яйцы загудели, вариться стали. Оказалось, не ту заварку засыпал. Вме­сто цейлонского, грузинский сыпанул, какой толь­ко на чифир годится. Ох, и влупили мне, век не забуду. Думал сдохну. Но нет, сжалились, выта­щили уже заваренного по самые плечи. С тех пор поумнел. Чай тот вылили, заварили другой! А я как вылетел из того чана, весь коричнево­серый, дымящийся и скулящий, с тех пор про­звали вареным воробьем. Едино чего боится на­чальство зоны, что ихнюю подноготную наскрозь знаю. Даже все шуры-муры, я ж ихние разгово­ры доподлинно слыхал. Знаю, чего надумывали и часто зэков упреждал. Жалко людей станови­лось. Вот и прятали меня, чтоб не передавал людям. А зэки меня любили.

— Чего ж в Россию со всеми не поехал?

— А этих, оставшихся козлов, кто кормить станет. Вон наш один только в Хабаровск по­ехал по делам, а его чуть в куски не разнесли. Навалились кучей, всего избили за прежнее. А ить оно прошло. Нынче по одному уже не ездят. Все кучкой. Так и веселее и безопаснее. Даже женщин из спецчасти брали. С ними вов­се спокойно. Мадамов зэки не бьют. А все я им подсказал. Вот и работают. Глядишь, до пенсии доскрипят. А то уж и вовсе хотели всех поуволь­нять, лишить заработка. А как жить без него?

— Ты-то кем теперь работаешь? — спросил Игорь Павлович.

— Нынче я кладовщик. Дело мое не пыль­ное, неспешное. Внимания требует. Но один раз тоже конфуз вышел. Пришла наша Анна. Она у зэков зарядку ведет. Как она появилась, все мужики зарядкой заниматься начали, ни одну не пропускают. Вот так Анне форма потребова­лась. И всем другим. Пришли за нею, стали при­мерять. Мама моя родная, что тут приключилося. Зэки чуть ни на уши встали, чтоб поближе к Анне пробраться. Сами разделись догола. А зачем? К чему на уроке голышом сигать? Ну, тут из спецчасти кто-то возник. Увидел и испу­гался. Как крикнул, всем одеться велел и Анне в первую очередь. Сам лично все занятие просле­дил. Глазом не сморгнул, чтоб что-то не попус­тить. А Аня, когда занятия закончила, велела всем снять майки и пробежать вкруг барка даже боси­ком. Поверишь, никто не заболел. А как спали!

— Вот тебе и баба! А в своем деле разбира­ется. Я сам, один попробовал этот круг пробе­жать, ни хрена не получилось. С половины во­ротился. Замерз и заболел. А они, хоть бы кто чихнул. Знаешь, потому что они все вместе бе­жали, а я один. Впереди у них баба, у меня стимула не было. Потому, я заболел, а они здо­ровы!

Игорь Павлович посмеялся над стариковской логикой:

— Выходит, Анна заводилой у вас стала,— спросил старика.

— Зачем хохочешь? С нею все лучше полу­чается. Даже наши офицеры уже не торопятся по домам. Раньше, бывало, не удержишь, те­перь в шахматы играют, читают книжки, где такое раньше видел.

— А ты чем занят?

— Ой, голубь, у меня невпроворот делов. По­могаю хворым немощь одолевать. Раньше нас как кормили: сунут миску баланды, и отвали­вай, теперь даже сладкий чай дают. А все я со своими жалобами добился.

— Молодец, папашка! — похвалил Бондарев.

— Не для всех! Охрана грозит увезти меня подальше от зоны. Чтоб я свою не сумел найти.

И все говорят, что замучил жалобами. То хлеба мало, то сахару надо, и масла подай. А на всех не настачишься. Обещают зарыть в снегу по са­мые уши.

— Не выйдет, ты откопаешься, мы тебе ло­патку с собой дадим,— смеялся Игорь.

— Надоел я им, как чирей на заднице. Вот и грозят чем попало. А мне уж ничего не страш­но, все пережил, всего отбоялся. Даже смерть, как полюбовницу жду. Ну, чего стращать? Я уже свое отжил, чужой век прихватил. Зачем это мне. Свое бы путем одолеть. И кончиться в своей избе, на русской печке, сред внуков, со сказкой в зубах. Как все путние старики уходят. Чтоб штаны были сухими, и крест на груди имелся, да лампада надо мной горела. И закопали б поглубже, чтоб не достали волки душу мою грешную! Уж так нео­хота отдавать ее зверью,— посетовал человек.

— Оно, конечно, мертвому едино. Но все ж досадно еще волчьим говном стать. Ведь чело­веком на свет родился. Им и помереть хочу.

— Ты о жизни думай! Зачем о смерти завел­ся? Умереть всегда успеешь. Чего торопишься. Мы жили, но порадоваться не успели. Теперь время пришло.

— Ох, Игорек, а на радости уже силов нету- ти. Вот ежли успею добежать за дом, не нава­лив в штаны, то уже радость.

— Дед, а нашел бы ты себе бабку!