Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Ты вот что, Игорек, оденься потеплее, возьми мой тулупчик. Мне он уже не нужен, а тебе сгодится. Да и великоват, мешком мотается как на колу, тебе в самую пору придется. Авось, сгодится не раз, когда-то добрым словом помянешь,— предложил дед свое единственное сокровище и вскоре проводил Игоря к трассе.

— Вот эта зона обитаемая. И народ веселый тут дышит. Хоть погост вокруг, не унывают, не хандрят, наверно привыкли. И ты с ними не со­скучишься. Они часть кладбища расчистили и теперь там в хоккей играют.

— На погосте? — икнул Бондарев.

— А что тут такого?

Живое для жизни жи­вет,— ответил водитель улыбчиво.

И вправду, в скрытом дворике зоны зэки иг­рали в хоккей. Мужики даже внимания не обра­тили на чужака. Играли, как озорные мальчиш­ки, выбивали друг у друга шайбу.

— Эй, мужики, где у вас старший? — спро­сил их Бондарев.

— Наверху. Иди по лестнице. Как раз к нему попадешь,— ответили хором.

— Что? Удивились? Зэки и хоккей? Как это можно увязать? Зато драк, попоек, наркоты, во­обще нет. Курильщиков стало меньше. Наруше­ний режима нет. Работают без замечаний и меж собой не базарят,— ответил начальник зоны.

До вечера проговорил с ним Игорь Павло­вич. Начальник — человек новый, ничего инте­ресного не знал. Слышал, что прежнее руковод­ство убрали до единого человека.

— Не за добрые дела! — ответили коротко, но в подробности вдаваться не захотели.

— Скоро новых пришлют. Вот тогда круто задышим. Может, девок подкинут в спецчасть. Вовсе веселуха наступит. А то прокисаем за­живо.

— Что нового? Что хорошего в службе? — спросил Игорь Павлович у начальника зоны.

— У нас порядок! Мы свой второй участок добили, можем законно отдыхать. Вот как трас­су закончим, товарищеским матчем отметим. Я думаю, мои победят.

— А я к вам в командировку! — встрял Бон­дарев.

— На кой черт? Без тебя дел хватает...

— Да я ненадолго,— попытался успокоить.

— Ну чего хочешь? — спросил сморщась.

— Это что? Перерыв у ваших зэков?

— Кой черт? Лишних двадцать минут у них выдались. Пусть поиграют, чем в рамса на нарах резаться, да чифир глотать! Авось и для здоровья полезнее. Это ж хозбригада. Вот теперь три ма­шины ждем с харчами, их разгрузить надо. Меш­ки, ящики путем уложить, дров нарубить, воды принести, полы, столы, скамейки помыть. Все на них ляжет. Остальные трассу утюжат. У них уже все. Нулевая точка. Мы свое закончили. Теперь куда начальство пошлет, туда поедем. Мы рань­ше других справились. Хотя участок выпал не приведи Бог, одни надолбы и наледи. Ребята до седьмого пота вламывали. Равняли каждую кол­добину и ямку. Бульдозером равняли. Рубахи на спинах вставали коробом. А уж от ломов да ки­рок все ладони в крови. Шкура слезала. Но надо было успеть. Это мои мужики понимали. Спра­вились вовремя. Нам иначе нельзя. И добавил:

— Нет, чрезвычаек у нас не бывает. Некогда дурью маяться. Без того жизнь короткая. Вся­кую секунду бережем.

— А чья это могила? — указал Бондарев на захоронение в стороне

— Случайность вышла. Наш мужик не рас­считал. Обмишурился. Вышел утром глянуть ка­кой порядок вокруг. Случается всякое. Ну и вре­зался внизу на тракторе в ледяную глыбу. Все вдребезги разбил, сам весь в мелкие осколки. Пока мы его осмотрели со всех сторон, он уже готов был. Так что первую неудачу имеем. Дай Боже, чтоб она последней стала.

— А где же остальные ваши ребята

— Они уже внизу. Площадку под харчи гото­вят. Без нее нельзя никак. Иначе медведи все утащут. А тут мы охрану поставим. Харчи в па­латку сгрузим.

— Медведю палатка, как паутина.

— Она на металлическом каркасе, не спра­вится. Как только загремит, пулей угостим. Мы на все случаи жизни приспособлены.

Вечером за чаем ребята рассказывали Иго­рю, как им приходится жить и работать в невы­носимых полярных условиях.

— Колыма в сравнение, просто цветочек аленький. Вот здесь холода и впрямь адские. На нос хоть валенок надевай. Лицо в три мину­ты покрывается коркой льда. Наши белые мед­веди ничего не боятся, если почуяли жратву, до­станут хоть из-под земли. Их ничего не остано­вит. Оружие против них пугалка. Слой жира гро­мадный, непробиваемый. От них ничего не спрячешь. И, главная беда,— всеядны. Им пле­вать, человек или рыба в лапы попались. Со­жрет и не подавится. Он не приручаем и никог­да не будет другом человеку. Он сильнее и сви­репее всех своих бурых собратьев.

— А случалось, что нападал на людей?

— Сколько раз! Уже счет потерян.

— Я смотрю, могил нет,— удивился Игорь.

— Это белый медведь. Он выкопает на лю­бой глубине. От него не спрячешь.

— Да ладно тебе с этим косматым, расска­жи лучше, как вам живется здесь? Много ль еще до воли осталось, кем вкалываешь? — спросил Игорь Павлович.

— Не сыпь так много сразу. Лучше скажи, кто сам будешь? Откуда взялся?

— Журналист? А зачем ты мне нужен? Одно слово тебе скажи, десять придумаешь! Ну, вла­мываем, как и все. Готовим лед для рыбы, для рефрижератора, целыми днями с ломом и кай­лом. Пупок к концу дня того гляди развяжется. Целыми днями грузим и разгружаем. Шкура на плечах трещит то от мороза, то от жары, то от тяжести. Ну, что тебе еще? Больше сказать не­чего. Мы подневольные рабы своих ошибок. Ждем, когда нам откроют ворота на волю. Это вам, свободным, неизвестна ее цена. А мы-то знаем каждый глоток ее, как поет под ногами земля, как кружится от счастья голова, а грудь распирает от счастья и хочется петь во все гор­ло, чтоб каждая букашка на земле знала, что я свободен и уже не сижу «под запреткой». Сво­бода— это самое лучшее, что есть в жизни. Свобода — это чувствовать себя крылатой пти­цей, какая может взлететь к самому солнцу. И я доживу до той минуты и крикну облакам и небу:

— Эй, вы! А ведь и я на воле. Я буду сме­яться, как солнце, как ребенок, всех обниму, потому что стану свободным, как птица.

Говорили, он не дожил до воли совсем не­много. Скалывал лед с вершины горы, тот разле­тался в глыбы, искры, сползал вниз холодными ручьями. Человек, словно играючись, крошил его. И вдруг не удержался на пятке. Она соскользну­ла, и человек поехал вниз. Вот он упал. Хотел зацепиться за что-то. Но на снегу ничего не рос­ло. Он был совсем голый. Недаром звали эту гору Лысая голова. На ней никто не мог удер­жаться: ни человек, ни зверь.