Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

прямо в наручниках. Мы на такое смотреть не могли. А закапывать нам велели. Попробуй, ослушайся, самого рядом уложат и согласия не спросят.

— После смерти Сталина уже перестали к вам зэков привозить? — спросил Игорь.

— Подкидывали. Уже меньше. Но случалось. Але ж и вывозить начали. Поначалу детей, по­том фронтовиков целыми машинами. Вот где праздник был. Целые бараки опорожнялись. Ну и наши спецчасть с начальством поутихли, хвосты поджали, уже не мордовали зэков как раньше, не колотили. Чуяли, что самих скоро вышвырнут. А может и на шконки рядом с нами посадят. Вот бы им облом устроили за все сра­зу. Показали б почем фунт лиха. Сразу

вспом­нили, как над нами изгалялись.

— Меня однажды отвалтузили за полотен­це, им показалось, что я его плохо постирал.

И по морде колотили, свернув жгутом. Я на ногах еле удержался. А они хохотали во все горло. Мол, будешь знать, как стирать, старый мухомор. Попробовали бы сами его отодрать, выродки корявые! У меня в тот день кровь не только с носа, из ушей текла. В голове, ровно в котле гудело. Ну, да что делать? Молчал, им попробуй слово поперек вякни. Насмерть забь­ют ироды. И не докажешь, что в смерти моей они виноватые.

— А вот тут, гляди сюда, Зинка с Томкой по­хоронены. Их посиловать хотели. Но не подда­лись девки. Защитили себя. Их попросту застрелили. Так и ушли невинными. Но дрались хлеще мужиков. Вот так бы все бабы себя за­щищали, ни к единой не лезли б, побоялись.

— Здесь снова политические. Все мужики. Они, бедолаги, хуже всех в земь ушли. Ни то без гробов и одежи, даже без шкуры. Все сорва­ли с них. Смотреть было жутко. А их и пригнали особо. Плетями подгоняли за машиной, чтоб бе­жали шустрее. Они ж на каждом шагу Сталина ругали. Палачом называли, людоедом. Им со­ветовали помолчать. Но уже не могли. Знали, что их убьют. Потому не было им смысла поми­рать тихо. Все, зло на него выплеснули. Вот и порвали их в куски. Страшною была их смерть, чудовищной. Все кто видел, в ужас пришли. Зверье у нас добрее. Сначала убивают, потом жрут. Здесь все иначе. Мы таких палачей и не видели. Если к ним применить эту пытку, сами они ее не выдержат ни за что.

Старик ел картошку с рыбой, хлебом, сев пря­мо у могильной плиты. У Бондарева кусок попе­рек горла встал.

Какой перекус, если перед глазами стояли растерзанные, убитые люди. Они пытались выр­ваться из могил, раздирали землю. Но по их рукам и головам шли тяжелые бульдозеры. Они уминали, равняли землю на погосте, не слыша криков, не видя слез.

Земля казалась насквозь пропитанной кро­вью, а потому здесь много лет не росли цветы. Сюда не светило солнце, не залетали птицы, и только черный туман скрывал могилы от глаз.

— Говорят, тут ночами белые привидения хо­дят. Сам не видел. Люди говорили, что эти при­зраки кого-то ищут, живого на земле. Все всмат­риваются, вслушиваются, кому-то грозят, руга­ют, кого-то зовут. От их голосов шкура дыбом становится и хочется бежать, куда глаза глядят.

— Не поверишь, одна из наших охранниц в дурдом угодила.

— Чего это так? — удивился Игорь.

— Шла на работу через погост. А уже темно. Кто-то за плечо схватил ее и не пускает. Она оглянулась, а это покойник из бывших зэков. Баба упала без сознания. Только утром до ра­боты доползла. Больше по погосту не ходит, боится и другим не советует. А раньше ничего не боялась, ни во что не верила. Зато теперь в сумерках и форточку не открывает. Собствен­ной тени пугаться стала. Вот и охранница! Ре­шила место работы поменять, говорит, что не­рвы не выдерживают. А мы живем и терпим. Живых уродов и призраков. Нам не то за плечо, по голове долбят, мы выживаем и снова идем на работу. Наверно, потому как покойники не трогают, что мы им надоели еще при жизни.

— А чего ты по темноте по погосту хо­дишь? — удивлялся Игорь Павлович.

— Чудак! Я ж давно свободный и редко но­чую в зоне. Все чаще дома. Там каждый угол свой. Ну, а с работы вертаюсь впотьмах, когда крест иль памятник от человека не отличишь. Вот тогда многим страшно. Но я хоть и вздраги­ваю, но хожу через кладбище. Все ж покуда мужчина. Нельзя мне бояться каждого бздеха. Ить в земле такие же как я лежат.

Старик присел у могилки, гладил ее, разгова­ривал с нею. Называл тепло и ласково, как род­ного человека. Невольные слезы катились по щекам:

— Нина, детка, как тошно без тебя на свете. Ты была светом глаз моих, сердцем и душой. Теперь ничего не осталось. Забери меня к себе, смилуйся, сжалься,— просил человек дрожащим голосом.

Игорь Павлович не стал спрашивать, что за женщина покоится в этой могиле:

— Подруга моя. В столовой много лет рабо­тали вместе. А тут верталась домой, волки на­пали. Искусали всю как есть. Получила зараже­ние крови. Ничем не смогли помочь. Бедная, как тяжело умирала, кричала, мучилась. И под утро ушла. Все просила меня обходить погост, пожалеть себя. Вот, чудачка! Будь она живой, стоило бы жить. А без нее все померкло.

— Эх, Нинуля, солнышко мое! Как жаль, что поздно поняли друг друга. Я теперь на руках бы тебя носил. Да ушла, покинула навсегда. Я один маюсь. А разве это легко, голубка моя? Только теряя, все понимаешь. О! Если бы ты могла вер­нуться, никогда о том не пожалела.

И Игорю Павловичу показалось, что могила вздохнула.

Колыма... Вот седая бестия! Она убирает вра­гов и забирает любимых. Она отнимает друзей не спросясь и хохочет над могилами ураганны­ми ветрами. Она гладит погосты руками родных и знакомых. Оплакивает каждого холодными слезами, но ей никого не жаль. У нее нет сер­дца, нет души и тепла. Она не помнит никого из тех, кого спрятала в своей утробе. Взяв в себя, никого не вернула. Все потому что с давних пор зовут ее мачехой, не умевшей рожать, она заби­рает насовсем, в последний путь. И только волки нашли здесь свое пристанище. Они так похожи на Колыму, родившую и взрастившую их...

Волчьи стаи были ее жизнью и порожде­нием. Единственными живыми существами, на­селявшими Колыму.

— Их здесь больше, чем людей. Их никогда не убавляется. А вот когда исчезнут зоны, уйдут и волки. Перебегут в другие места, туда, где будет жратва и охота. Никто на земле не живет без еды. Так и эти. Они идут следом за нами, и пока мы живы, зверье будет жить. Ни в этой, так в другой зоне.

— Посмотри, они и теперь сторожат нас, не отходят далеко. Ждут, что кто-то из нас упадет, потеряв силы, и тогда наступит их час пирше­ства. Волки заранее чуют, сколько жить оста­лось человеку, и знают, долго ли им ждать.

— Ну, с нами они поторопились. Я не спешу в землю, тебе тоже рано. Ты шустрый, от любо­го сбежишь,— отмахнулся Игорь.

— Случается всякое... Вот этот мужик тут по­хоронен. Здоровяк, весельчак. А дыхание под­вело. Упал, рот открыв до ушей. Глотка воздуха не хватило. Стая налетела мигом. От человека костей не оставили. Они не любят и не призна­ют больных. Как и в своей стае, постарел или заболел, не мешай жить молодым. Старым в стае места нет.

— Знаешь, у нас первый начальник спецчасти был. Молодой и крепкий. На лыжах хорошо бегал, превосходно стрелял, а стая подкараули­ла, даже ружье не испугало. Со спины налете­ли, изорвали в клочья. Вот тебе и защита.