Командующий фронтом
Шрифт:
Приготовились арбагарцы идти на Даурский фронт. Собралось сто человек — и все с пустыми руками. А командующий фронтом Лазо просил, чтобы с оружием. Решили арбагарцы взять в арсенале хотя бы пики. Пришли к офицеру и говорят:
— Открывай двери, пики возьмем!
Улыбнулся офицер в усы:
— Пустое дело. Из них не стрельнешь.
— Все же лучше, чем с голыми руками. Открывай двери!
Бросил офицер ключи на стол и ответил:
— Берите, а ключи принесите мне в Совет, я там на заседании буду.
Вышел на улицу и скрылся.
Открыли арбагарцы дверь, глянули — сплошная стена старых пик. Стали их разбирать и обомлели: за пиками в подставках новые трехлинейные винтовки, ящики с патронами, гранаты, казачьи сабли, подсумки и даже пулеметы.
Так и пришли арбагарцы к Лазо в полном вооружении.
…Тревожные гудки огласили депо станции Хилок. Выглянули из домов женщины, тревожно забегали по улицам поселка люди, спрашивая друг у друга: «Где пожар»?
Потом все открылось — в школе митинг собирали.
Остановились станки, в цехах все замерло. На митинге говорили одни большевики, рассказывая про семеновский мятеж, про телеграмму Лазо. Тут же составили список добровольцев — записалось сто восемьдесят человек.
…Поезда шли на Читу. Из вагонов доносились звуки гармошки, бодрая песня:
Смело мы в бой пойдем За власть Советов…Моряки Сибирской Амурской флотилии в бушлатах и бескозырках, горняки Сучанских, Черемховских и Черновских копей, старатели забайкальских приисков, мастеровые Владивостока и Хабаровска спешили на Даурский фронт. Отцы отдали своим сыновьям-подросткам кайло и резец, лом и лопату, простились с женами и уехали защищать революцию.
В Читу прибыли три конных отряда: Копуньский с командиром Сафроном Бутиным, Заргольский с Василием Седякиным и Газимурский с Василием Кожевниковым. Их слили в одну кавалерийскую бригаду, назвав «Копзаргаз». Вернулся Аргунский полк с братьями Балябиными, Бронниковым и Метелицей. Прибыл революционный полк, сформированный учителем Прокопием Атавиным из жителей Курунзулая, Олдонда, Верхнего Гирюнина и Кудрина. Прибыл Первый Забайкальский пехотный полк со своим командиром, испытанным большевиком Павлом Журавлевым.
Их встречали на станции Чита, кормили обедами и отправляли на сборный пункт в Андриановку, где находился штаб фронта. Из станиц и поселков народ приносил ржавые сабли, охотничьи ружья, берданки, трехлинейки. С утра до ночи не утихали людские голоса. Те, кто постарше, — грелись на солнце, а молодые во весь опор скакали с донесениями то в Читу, то на станцию. На пути стоял ничем не примечательный вагон-теплушка, в котором разместился командующий. У глухой стенки — стол, и на нем пишущая машинка, поодаль — походная кровать, заправленная солдатским одеялом. Над столом висели на гвоздях бумаги — копии приказов и донесений.
Лазо редко встречал Ивана Рябова. Тот носился целыми днями: то его видели в Чите, где он организовывал кухню для прибывающих частей, то на коне скачущим в сторону Андриановки. Никто не знал, где он живет, где спит, но если возникала необходимость снабдить кого-нибудь обмундированием или оружием, достать подводы или новую пишущую машинку, отправить отряд с запасом продовольствия, то обращались к Рябову. И все знали: раз Рябов сказал, значит, будет исполнено.
Безуглов тоже редко встречал Рябова, зато когда они сталкивались, то уходили в сторону, чтобы никто их не видел, хлопали друг друга по плечу, пока Степан, бывало, не крикнет:
— Поди к черту! У тебя не руки, а клещи…
— Не жалеешь, казак, что пошел с нами?
— Пошто так толкуешь?.. Спасибо Назарчуку, что уговорил. Вот кончится война, я тебя в свою станицу увезу, и не уедешь ты никуда.
Рябов, польщенный вниманием Степана, отвечал:
— Нет, брат, в Даурии хорошо, но и у нас на Твери не хуже. Люблю я Волгу, свое село… Что там говорить! Я вот жил, как слепой котенок: ползал, ничего не видел. А теперь — государственный человек!
— А я, по-твоему? — нерешительно спросил Степан.
— И ты такой же. Вот что советская власть с нами сделала.
Однажды их повстречал Лазо.
— Ссоритесь? — спросил он.
— Нет, товарищ главком, — поспешил ответить Безуглов. — Нас теперь водой не разольешь. Я в Рябове признал друга, а он меня братом считает.
Лазо одобрительно кивнул.
— Вот что, Рябов, — сказал он. — Мне бы автомобиль и верного шофера. Как думаешь, трудное дело?
— Раз приказано, товарищ главком, будет исполнено.
— Где же ты найдешь?
— Не поеду же за ним в Питер.
Старую, покинутую кем-то машину Рябов отыскал на дворе железнодорожных мастерских. Через несколько дней по дороге на Карымскую промчался автомобиль «чандлер». Рядом с шофером сидел Иван Рябов.
— На ус наматывай, Саша, кого возить будешь, — предупредил Рябов.
— Не маленький, — успокоительно усмехнулся шофер.
Сформировав полки и отряды, Лазо с ходу занял Агу и Оловянную, но у Оловянной противник контратаковал красные части, и им пришлось отойти за реку Онон.
Позади ехал отряд железнодорожников. За несколько месяцев Назарчук сильно изменился — поздоровел, отрастил усы. Загар так прихватил лицо, что за зиму не успел сойти. Рядом с Назарчуком Кларк. Неожиданно он пришпорил коня и подъехал к Лазо.
— По-моему, мост следует взорвать. Семеновцы остановятся, а мы перегруппируем свои силы, раненых отправим в Читу.
— И я об этом подумал, — согласился командующий, — но взорвать только один пролет.
Сеял мелкий дождь. Лазо в промокшей шинели объехал ряды и подбодрил бойцов кого шуткой, кого добрым словом.