Командующий фронтом
Шрифт:
Вечером Лазо отправился к Кларку в гости. Столкнувшись с командующим в дверях, Кларк смутился — он не думал, что Лазо так запросто придет к нему.
— Непрошеный гость? — засмеялся Лазо.
— Что вы, Сергей Георгиевич! Спросите у них!
Позади Кларка стояла целая ватага детишек. Старшим — девочке Мэри и мальчику Грише было по девять-десять лет. Они с любопытством рассматривали незнакомого человека.
— Мэри, — спросил отец, — с кем я сегодня днем беседовал?
— С Лазо, — живо ответила девочка с тонкими косичками.
— А кто такой Лазо?
— Командующий, — ответила четырехлетняя
Кларк смутился, вспомнив, что девочка повторила его слова, сказанные им жене о Лазо.
В комнату вошла полная, с гладкой прической улыбающаяся женщина, неся в руках тарелку. Увидев незнакомого человека, она остановилась.
— Мама, — закричали весело дети, — не бойся, это командующий Лазо.
Жена Кларка от неожиданности растерялась и выпустила из рук тарелку. Она с треском разлетелась. Лазо бросился подбирать осколки, за ним поспешили дети, а Борис Павлович и жена его Анна, глядя друг на друга, виновато улыбались.
Весна 1918 года ворвалась в Даурию рано и стремительно. Еще в середине апреля пронесся первый дождь. Лес зазеленел. В конце месяца вскрылась река Чита, зацвел ургуй, прилетел козодой.
В даурских степях, грубо топча их весеннее цветение, носились на конях семеновские мятежники. Вербовщики атамана сгоняли казаков в отряды. На станциях бесчинствовали офицеры. Заподозренных в сочувствии к коммунистам железнодорожников расстреливали без суда и следствия, вешали на фонарных столбах.
Из Японии прибыли полки, прикатили тяжелые орудия и мощный бронепоезд.
Получив подкрепление, атаман Семенов начал второе наступление. Ему удалось оттеснить красные части, захватить Борзю и выслать конный разъезд на станцию Хадабулак. Красные отряды отходили с боями, задерживаясь на рубежах.
Карательные экспедиции атамана рыскали по станциям, вылавливали казаков, укрывшихся от мобилизации. Японские интервенты и белые офицеры жгли жилища, насиловали женщин, рубили детей шашками. Повсюду висели листовки за подписью атамана:
«Считаю своим долгом совести предупредить всех, что с движением моим по Забайкалью буду предавать смертной казни всех тех, кто будет оказывать противодействие моему отряду».
От станции Маньчжурия к Чите, преодолевая подъемы, двигались эшелон за эшелоном. Из теплушек доносились брань и пьяные песни, а в классных вагонах весело проводили время японские офицеры.
На русскую землю хлынул сброд со всей Европы и Азии, мечтая о золоте, мехах, легкой наживе и власти.
Тревожно было в Чите. Со станции Оловянной возвратился поезд. Из вагона поспешно вышли пассажиры, разнесли по городу весть о том, что Семенов захватил Борзю, а через неделю займет Читу и перережет Сибирскую магистраль.
Еще до нового наступления Семенова по линии Забайкальской, Амурской и Уссурийской железных дорог железнодорожники и рабочие читали воззвание командующего Даурским фронтом:
«Приближается день решительной борьбы с Семеновым. 9 апреля кончается срок, до которого Семенов не будет пропущен через границу. Спешите послать к тому времени все свои силы, все отряды. Посылайте людей вооруженными, обутыми, у нас ничего нет. Предстоит упорная борьба. Враг силен, хорошо вооружен. Ему помогает русская буржуазия, его поддерживают иностранные капиталисты. Пусть сильнее сомкнутся наши ряды с рабочими. Казацкое и бурятское население шлет нам добровольцев. Заканчивайте организацию отрядов и выезжайте все, кто хочет защищать революцию. Время не ждет.
На станциях и разъездах, на заводах и в мастерских, на стенах домов, в театрах и клубах висели листовки большевистской партии. Народ читал простые, правдивые слова:
«Все под ружье!
Монголо-бурятский отряд Семенова, большинство которого состоит из офицеров, напал на рабоче-крестьянскую республику.
Сибирь объявлена на военном положении. Со всех городов идут воинские отряды на Амурский фронт.
Авангарду российского пролетариата, революционным железнодорожникам выпало на долю первыми выдержать натиск контрреволюционной семеновской банды.
На Востоке заканчивается один из эпизодов вооруженной классовой борьбы. По одну сторону баррикад — рабочие, крестьяне, солдаты и казаки, а по другую — дармоеды офицеры и барчуки, которые при помощи русских и иностранных капиталистов хотят залить кровью трудящихся рабоче-крестьянскую власть.
Немедленно записывайтесь в Красную Армию! Вооружайтесь, защищайте себя, свои семьи. Имена павших будут бессмертны.
Все под ружье!»
Всколыхнулась Сибирь, забурлила. Из станиц и селений, городов и поселков хлынул народ под красные знамена на Даурский фронт.
Тесным кольцом сомкнулись казачьи станицы по Шилке и Нерче, а в центре кольца — Арбагарские каменноугольные копи. На выжженной земле вросли по самые оконцы шанхайки-домишки, в них ютятся рабочие с семьями. У рабочего день — от зари до зари, не разгибая спины. Что ни день, то пожар или отравление, то взрыв или завал.
В поселке нет рынка. Хозяин недавно открыл свою лавку и драл втридорога. Плачешь, ругаешься, да нужда гонит к нему. Над рабочими старшинка, тот, кто вербовал их на копи. Со старшинкой не сговоришься: он с каждого удержит в получку, а если кто откажется — убьет темной ночью. Народ так и говорил: «Живем на Арбагарской каторге».
С первых дней революции на Арбагарских копях — Совет рабочих депутатов. Он и депешу дал Ленину: дескать, признаем только советскую власть. Хозяина вывезли на тачке к шлаковой горе, и больше он оттуда не возвращался. Выстроили свой клуб, открыли рабочий кооператив.
На зов читинцев арбагарцы тотчас откликнулись. Собрались поговорить с Читой по телефону — связи нет, а почему, никто не знает. Ходоки из Сретенска рассказали, что семеновские агенты подбили казаков, и те захватили власть, арестовав местный Совет.
Сретенск стоит на Шилке, к нему от Забайкальской магистрали железнодорожная ветка. По Шилке и Амуру идут пароходы. От города до маньчжурской границы — полоса станиц. Богатый город Сретенск, важный, а в городе казачий арсенал, и заведовал им в те времена офицер Нерчинского казачьего полка. Спросили у него как-то в Совете:
— Много добра хранишь?
— Старые казачьи пики. Толку никакого нет, — ответил офицер.
Разгуливал он обычно с красным бантом на груди. Как манифестация — он впереди. Так заслужил доверие.