Комедианты
Шрифт:
– Он пытался сорвать поставку оружия для тонтон-макутов.
– Ловко придумано.
– И это делает его политическим преступником.
– Он просто жулик.
– А разве все мы понемножку не жульничаем?
– Да ты за него просто горой стоишь.
И вдруг перед моими глазами возникло нелепое видение: они оба в постели – Марта раздета, как и сейчас, а Джонс в своем женском наряде, с лицом, пожелтевшим от мыльного порошка, задирает выше колен широченную юбку из черного бархата.
– Милый, ну что с тобой опять?
– Какая-то глупость. Подумать, что я сам привел к вам этого мошенника. А теперь он поселился у вас – и может,
– Не так, как ты.
– Ну, Джонсу время от времени тоже нужна женщина – это я знаю. Я видел его в действии. Что же касается меня, я встречаюсь с тобой только за обедом или на второразрядных приемах.
– Сейчас ты не на приеме.
– Он уже перелез через забор. И забрался в самый огород.
– Тебе бы писателем быть, – сказала она, – тогда мы все стали бы героями твоих романов. И не могли бы тебе сказать, что мы совсем не такие, не могли бы с тобой спорить. Милый, разве ты не видишь, что ты нас выдумываешь?
– Я рад хотя бы тому, что выдумал эту постель.
– Ты даже не станешь нас слушать, если то, что мы говорим, не подходит к отведенной нам роли.
– Какая там роль? Ты женщина, которую я люблю. Вот и все.
– Ну да, на меня тоже наклеен ярлычок. Женщина, которую ты любишь.
Она вскочила с кровати и стала торопливо одеваться. Она выругалась – «merde» [95] , – когда не сразу застегнулась подвязка, запуталась в рукавах платья и вынуждена была надевать его снова, она так торопилась, будто в доме пожар. Потом она потеряла второй чулок.
Я сказал:
– Скоро я избавлю вас от этого гостя. Любым способом.
– Мне все равно. Лишь бы он не погиб.
– Анхел будет по нему скучать.
95
дерьмо (фр.)
– Да.
– И Мошка.
– Да.
– И Луис.
– Луису с ним весело.
– А тебе?
Она молча сунула ноги в туфли.
– Нам будет спокойнее без него. Тебе не придется разрываться между нами обоими.
Секунду она смотрела на меня с возмущением. Потом подошла к кровати и взяла меня за руку, как ребенка, который не понимает, что говорит, но должен усвоить, что этого нельзя повторять.
– Милый, берегись. Неужели ты не понимаешь? Для тебя реально только то, что существует в твоем воображении. А не я и не Джонс. Мы только то, что тебе захотелось из нас сотворить. Ты берклианец. Господи, да еще какой! Бедного Джонса ты превратил в коварного соблазнителя, а меня в распутную бабу. Ты даже не можешь поверить в медаль своей матери. Еще бы, ведь ты сочинил для нее совсем другую роль. Милый, постарайся поверить, что мы реально существуем, даже когда тебя с нами нет. Существуем независимо от тебя. Мы все не такие, какими ты нас представляешь. Но и это бы не беда, если бы ты не глядел на все так мрачно, так беспросветно мрачно.
Я попытался отвлечь ее поцелуем, но она решительно отвернулась и, стоя на пороге, сказала куда-то в пустой коридор:
– В каком мрачном мире, сотворенном тобой, ты живешь. Мне очень тебя жалко. Так же, как моего отца.
Я долго лежал в кровати, размышляя, что же у меня общего с военным
Луч фары пронесся между пальмами и опустился, как желтый мотылек, на мое лицо. Когда он погас, я ничего не мог разглядеть – только что-то большое и черное, надвигавшееся на веранду. Меня уже раз били, и я не хотел, чтобы это повторилось.
– Жозеф! – крикнул я, но, разумеется, Жозефа здесь не было.
Я заснул над стаканом рома и об этом забыл.
– Разве Жозеф вернулся?
Я с облегчением узнал голос доктора Мажио. Он медленно, со своим непостижимым достоинством поднимался по расшатанной лестнице веранды, словно это были мраморные ступени сената, а сам он – сенатор из заморских владений, пожалованный в римские граждане.
– Я спал. Это со сна. Чем вас угостить, доктор? Я теперь готовлю себе сам, но мне не трудно поджарить вам омлет.
– Нет, я не голоден. Можно поставить машину к вам в гараж на случай, если кто-нибудь сюда пожалует?
– Никто сюда не приходит по ночам.
– Как знать. На всякий случай…
Когда он вернулся, я снова предложил ему поесть, но он отказался.
– Соскучился я в одиночестве – только и всего. – Он пододвинул к себе стул с прямой спинкой. – Я часто приходил в гости к вашей матушке… в прежние, счастливые времена. Теперь после захода солнца меня тяготит одиночество.
Молнии уже сверкали, и скоро должен был низвергнуться еженощный потоп. Я отодвинул свой стул подальше, под крышу веранды.
– Разве вы совсем не встречаетесь со своими коллегами? – спросил я.
– С какими коллегами? Ну да, тут есть еще несколько стариков вроде меня, они сидят запершись, прячутся. За последние десять лет три четверти опытных врачей предпочли уехать за границу, как только им удалось купить выездную визу. Здесь покупают не разрешение на практику, а выездные визы. Если хотите обратиться к гаитянскому врачу, поезжайте в Гану.
Доктор молчал. Он нуждался в живом человеке рядом, а не в беседе. Первые капли дождя зашлепали по дну бассейна, который теперь снова пустовал; ночь была так темна, что я не видел лица доктора Мажио – только кончики его пальцев, как вырезанные из дерева, лежали на ручках кресла.
– Прошлой ночью, – продолжал доктор Мажио, – мне приснился нелепый сон. Раздался телефонный звонок – нет, вы подумайте только, телефонный звонок, сколько лет я его не слышал? Меня вызывали в городскую больницу к пострадавшему от несчастного случая. Когда я приехал, я порадовался, как чисто в палате, да и сестры были молоденькие, в белоснежных халатах (они, кстати, тоже все сбежали в Африку). Меня встретил мой коллега, молодой врач, на которого я возлагал большие надежды; сейчас он оправдывает их в Браззавиле. Он сообщил, что кандидат оппозиции (как старомодно звучат сегодня эти слова!) подвергся на политическом митинге нападению хулиганов. Есть осложнения. Его левый глаз в опасности. Я стал осматривать глаз, но обнаружил, что он цел, зато щека рассечена до кости. Вернулся мой коллега. Он сказал: «У телефона начальник полиции. Нападавшие арестованы. Президент с нетерпением ждет результатов обследования. Жена президента прислала цветы…» – В темноте послышался тихий смех доктора Мажио. – Даже в самые лучшие времена, – сказал он, – даже при президенте Эстимэ ничего подобного не было. Сны, порожденные нашими желаниями, если верить Фрейду, редко бывают такими прямолинейными.