Конь Огненный
Шрифт:
Сквозь пролом были видны обгоревшие стены, покореженные остатки каких-то конструкций и выпуклый бок печи, на первый взгляд, совершенно неповрежденной.
Рядом шлепнулся ботинок. Фриц с недоумением посмотрел на него и парню стало дурно – из ботинка торчала нога, оторванная по самое колено.
Возле полковника появились люди, помогая подняться, интересуясь его самочувствием, на взгляд Фрица, излишне назойливо. К нему, например, никто не подошел. Шромберг отмахнулся от непрошенной помощи и бросился к развороченной стене мастерской.
Внутри все оказалось еще хуже, чем снаружи. Из двух десятков рабочих, трудившихся в мастерской, пострадали все. Насколько серьезно, еще предстояло установить доктору. Но уже сейчас было понятно, что оборудование придется по большей части закупать снова. Печь, которая снаружи казалась неповрежденной, при ближайшем рассмотрении произвела на полковника самое удручающее впечатление: восстановлению она не подлежала.
– Господин полковник… Господин полковник… С вами все в порядке?
Шромберг обернулся, отстраненно отмечая, что головой вертеть как будто больно. Впрочем, это были мелочи. Сущие мелочи в сравнении с катастрофой, которая произошла здесь несколькими мгновениями раньше.
– Что случилось? – спросил он и удивился, каким хриплым, чужим стал его голос.
Грузный мужчина в простой рабочей куртке, испачканной гарью и кровью, пожал плечами.
– Она вдруг взорвалась.
– Вдруг?! – фон Шромберг изо всех сил попытался сдержаться и не повторить свой давешний пассаж, обогатив его новыми словами и выражениями, – Зачем, вообще, было пытаться разогреть печь до такой температуры?
– Но иначе никак, – развел руками его собеседник. Он, похоже, почти не пострадал. Во всяком случае, руки-ноги-голова были целы. Он лишь, время от времени, встряхивал головой, как пес, которому в ухо залетел слепень. Но способности соображать не утратил, – нам нужно изогнуть под нужным углом листы, толщиной в 100 мм (дюймы!).
– А уменьшить толщину брони нельзя? – резковато спросил Шромберг, уже полностью отошедший от взрыва, и прикидывающих, как объяснить кайзеру то, что произошло здесь.
– Если это сделать, машина будет просто непригодна для той цели, к которой я ее предназначил.
– Но за счет скорости…
– Скорость тоже придется уменьшить, – толстяк поморщился, – к сожалению, нам не удалось выжать из существующего двигателя нужную мощность.
– Не понял. Вы же обещали, что нужная мощность будет?!
Полковник не угрожал, но голос его похолодел на несколько градусов и стал колючим, как кусты ежевики.
– Если нам удастся добиться нужной толщины брони, у нас все получится, – убежденно сказал толстяк.
– Пока у вас получилось вот это! – фон Шромберг мотнул головой, указывая на развалины мастерской и развороченную печь, – потрудитесь оказать помощь тем, кому она еще нужна. Остальных похороните внутри периметра.
– Да, – кивнул толстяк, – выпишите пропуск для пастора.
Полковник обернулся всем корпусом, потому что шея немилосердно болела, глаза его, лишенные привычной брони из стекол пенсне, сощурились так, что превратились в две едва различимые щелки.
– Пастора? Может, еще гражданскую панихиду с участием всех родственников покойных? Вы знаете правила? Гражданским запрещено находится на территории объекта.
– Но не можем же мы похоронить людей без последнего напутствия? – растерялся толстяк.
– Почему? – неприятно удивился Шромберг, – у вас мало лопат? Или тех, кто умеет держать лопаты в руках? Сколько вам нужно времени, чтобы привести здесь все в порядок?
– Десять дней? – не то спросил, не то ответил толстяк.
– Что?!
– Пять, – тут же поправился он.
– Хорошо, – кивнул Шромберг, – через пять дней работы должны быть возобновлены. Это приказ. Посмотрите, в каком состоянии этот болван, мой шофер. Если он жив, то сможет ли вести машину. И – потрудитесь отыскать мои очки.
4. Джеймс Бонд на общественных началах
Лучшее, что может мужчина сделать для женщины –
это бросить ее как можно скорее…
Опасения Глеба, что образованный и неглупый Павел Энгельгард не поверит в заокеанского социалиста, борца за свободу и счастье американского народа, угнетаемого капиталистами, да еще с какого-то перепугу арестованного местными жандармами и сунутого в участок… если разобраться – бред ведь редкостный!, – не оправдались. Как и прочил мудрый и циничный мужик, генерал Соболев, «американского революционера» бомбист скушал за милую душу и еще добавки попросил. И всю ночь Самара был вынужден угощать «князя» историями о страданиях простого народа за океаном, о мужественной борьбе своих мифических товарищей, о том, как его чуть не схватили сатрапы и он, уехав на Аляску, пересек по льду Берингов пролив, чтобы оказаться на Чукотке… И все это на безупречном английском, которым он и в самом деле, хвала маме и английской спецшколе, владел вполне прилично. И, слава богу, что не пришлось толкать эту туфту по-русски, иначе Самара точно вывихнул себе мозги, пытаясь не проколоться, и не ляпнуть что-нибудь про мобильный телефон, джинсы или хот-дог. В Америке Глеб не был ни разу в жизни.
– Но ведь у вас республика, – третий час домогался «товарищ», мешая английские слова с русскими, которые Глеб старательно «не понимал», – и права человека. Как же так?
– Пропаганда, – пожимал плечами Самара, чувствуя неизъяснимое наслаждение от того, что мешал с грязью светлый образ американской свободы и демократии задолго до появления самих этих понятий, – гнешь спину на хозяина от рассвета до заката, получаешь сущие гроши, да и то с задержкой. Не зарплата – а батон в нарезке. И еще – инфляция, девальвация и… Да, совсем забыл – у нас еще расизм.
Расизм Павла не впечатлил. В глубине души он и сам не считал чернокожих братьев, еще не полностью слезших с пальм, полноценными людьми. Полное взаимопонимание и доверие было достигнуто только перед рассветом… А спустя часа три, или чуть меньше, «сладкую парочку» с извинениями, принесенными сквозь зубы, проводили до дверей. Где они и расстались. Князя, как особу высокородную, ждал за углом провожатый, невысокий, худощавый парнишка в студенческой курточке и неприметной серой фуражке, каких на этих улицах было множество. Пропустив Павла шагов на двадцать вперед, он аккуратно пристроился следом.
Глеб, как человек самостоятельный, пошел сам и через те же двадцать шагов, только в противоположную сторону, его принял полицейский возок.
«Хвост» Павел обнаружил почти случайно. Князь про себя изумился, но виду не подал. Попав в участок случайно, за драку, пусть даже и со стрельбой, он никак не ждал такого сюрприза, и, выходя из переулка на широкий проспект, проверился больше по привычке… Как оказалось – полезная привычка. Неприметного паренька в студенческой фуражке и чесучевом пиджачке он «скинул» простейшим способом – поймал извозчика, сунул ему двадцать копеек и, соскочив в ближайшей подворотне, с удовольствием полюбовался, как филер проследовал на другом извозчике за пустым уже экипажем. Когда кареты скрылись за поворотом, Павел отлепил спину от прохладной кирпичной стены и, не торопясь, двинулся в сторону Лиговки.