Конь Огненный
Шрифт:
Этот Петербург отличался от того, который он знал, примерно так же, как ребенок в костюме медведя на утреннике отличается от настоящего зверя, встреченного в лесу. Все было иным. Все было подлинным, большим, давним, вросшим корнями в брусчатку мостовой и гранитные набережные. Это был именно Санкт-Петербург, а не бывший Ленинград. И это было для Глеба странным и непривычным. В деревне, у Данилы Афанасьевича, эти различия все же не так шибали по мозгам.
– Если это можно так назвать, – скривился Соболев, – вы же видели эти каракули? К ним прилагалось описание… Такой билиберды не изобретал даже месье Жюль Верн в своих романах! Естественно, технический комитет Главного Военного Управления, рассмотрев эти, с позволения сказать, чертежи, признал модель утопической и в просьбе отказал.
– Угу, – кивнул Глеб, догадываясь, что последует за этим.
– Неграмотный Иван оказался достаточно ушлым, чтобы пропихнуть свою идею кайзеру, – кивнул Соболев, – ну а тот, похоже, решил, как наш дорогой Данила Афанасьевич, что: «что-то в этом есть».
– Все это понятно, – влез Женя, которому надоело сидеть в углу, как примерному мальчику, и помалкивать, пока старшие занимаются важным государственным делом: толкут в ступе воду, – кайзер дал изобретателю денег и модель он «соделал». Видимо, удачно. Но при чем тут…
– Да не мог он ничего «соделать» – с досадой отозвался генерал. – Год назад он погиб.
– Сам?
– Странные вопросы вы задаете, юноша, – пожал плечами Соболев, – разумеется, помогли. Не могли же мы допустить, чтобы ЭТО… вылезло откуда-нибудь из-за кустов на наших солдатиков.
– Да уж, – поежился Глеб, разглядывая фантастический рисунок, изображающий… наверное, танк – а как это еще можно было назвать?, на шести паучьих лапах, бодро перелезающий через овраг и, между делом, постреливающий сразу из четырех крупнокалиберных пулеметов. Краем глаза Самара заметил, что явился вышколенный денщик и накрыл стол к ужину. Приборов он поставил три, значит, «господа офицеры» были приглашены, а сам денщик – нет. Субординация, однако! Женя шумно обрадовался крепкой ухе и, гораздо тише, небольшому графинчику с прозрачной жидкостью.
Глеб перевернул лист – и замер, потрясенный, на какое-то время даже выпав из реальности.
– Кореец, – севшим голосом позвал он, безжалостно обломав Женьке весь кайф от обоняния свежесваренной ухи, – смотри! Тебе это ничего не напоминает?
– Мать моя… достойная женщина! – ахнул Женя.
Рисунок изображал самолет, а вернее, аэроплан начала прошлого века: хрупкую фанерную конструкцию с винтом спереди и пулеметом сзади. Судя по двум парам крыльев, это был биплан, а проще – этажерка.
Брат-летун, похоже, основательно влип. Спереди его атаковал до боли знакомый «летающий топор». И еще один, его брат-близнец, заходил в хвост…
– А эта-то хрень здесь откуда? – отмер Женька, переводя изумленный взгляд с Глеба на генерала.
– Я бы тоже хотел это знать, – пожал плечами тот, – легко отдал бы остатки волос за любое количество достоверной информации.
Погладив начинающую лысеть макушку, Соболев кивком пригласил гостей за стол.
– Я бы отдал и больше, – задумчиво проговорил Глеб. – Этот летающий топор – очень странная штука. Мне не отделаться от мысли, что в том, что мы оказались здесь, виноват именно он. И если удастся заполучить его… может быть, получится… отыграть все обратно.
Женька, все еще в шоке, только кивнул, выражая полнейшее согласие.
Генерал обвел обоих ОЧЕНЬ внимательным взглядом.
– Похоже, мы договорились, – резюмировал он.
– Договорились – о чем? – с набитым ртом спросил Женя.
Самара переспрашивать Соболева не стал, похоже, их с генералом мысли текли в одном направлении.
– Здесь есть одна проблема, – заметил он, – Ни я, ни мой друг не знаем немецкого.
– Совсем? – уточнил генерал.
– Хенде-хох и Гитлер капут, – хихикнул Кореец.
– Кто такой Гитлер? – удивился генерал, и, не получив ответа, махнул рукой, – ладно, пока это не важно. Французский?
Оба авиатора синхронно покачали головами.
– Английский. Свободно.
– Ну, английский вам там не понадобиться, – сказал Соболев.
Звук, который вклинился в разговор, оказался низким, монотонным гудением на пределе слышимости. Кореец насторожился, не понимая, что такое. Встрепенулся и Глеб. Соболев остался спокоен, хотя он-то как раз все услышал и понял. Но, не счел нужным прерывать ради странного звука свой обед.
Звук прервался внезапно, а через несколько секунд за плечом генерала бесшумно возник денщик.
– Вызывают, Ваше благородие.
– Я занят.
– Простите, но это Эрман.
Соболев сдвинул брови и, чуть резче, чем необходимо, отодвинул тарелку.
– Прошу меня простить, господа. Дела.
Дверь в столовую он прикрывать не стал, и господа авиаторы, невольно навострившие уши, отчетливо услышали разговор, который, похоже, никто и не собирался от них скрывать:
– … Вот как. И где? В «Сорреле?» Ах, у Панаева… И что, там и в самом деле стреляли? Из английских пистолетов? – Глеб с Корейцем переглянулись, похоже, в столице творилось что-то интересное, – И что? Ага… Говоришь, половой помог? А он… Да, я помню эту историю, конечно, смелый парень. И где теперь эти, с английскими пистолетами?.. – генерал помолчал, вслушиваясь в доклад невидимого собеседника, – Это плохо, – резюмировал он, – а сам господин… князь? А, в участке?! А вот это хорошо. Это, милый мой, очень хорошо. Надеюсь, ему не дали понять, что его инкогнито, как бы это помягче сказать… давно уже не инкогнито? Хорошо. Ну ладно, спасибо за новости. Что? За плохие тоже. За плохие – в особенности. Благодарю за службу.
– Что-то случилось? – спросил бесцеремонный Кореец, когда генерал вновь появился в столовой.
– Хорошие вести, господа. Похоже, мне только что удалось купить вам билет до Берлина в мягкий вагон. И на счет английского… Похоже, дорогие мои, я глупость сморозил. Так то.
Высочайший указ 1907 года строжайше запрещал иметь в трактирах граммофоны, «ради сохранения тишины и благонравия»… Но где вы видели трактир без граммофона? И кто, скажите ради бога, пойдет в такой трактир, пусть даже поесть щей с потрохами в нем можно на две копейки? Нет, господа, дураков ищите в другом месте. Просто так пожрать можно и у себя в столовой.
Трактир «Старое место» на Песчихе был правильным заведением. Без музыки его посетители не обедали, не говоря уже об ужине, когда наряду с балычком и раками здесь можно было насладиться даже звучанием румынского или еврейского оркестрика.
А граммофон был знатным – с большой блестящей трубой и мощной пружиной. И запас пластинок – немаленький, на любой вкус. От увертюры к «Тангейзеру» до матерных частушек.
Давешний «кавалер», благополучно избавившись от букета, заодно отделался и от образа верного, но пренебрежительно отставленного кавалера. Небрежно бросив на лавку потрепанный лапсердак и оставшись в сероватой косоворотке и простых штанах, заправленных в сапоги, он с аппетитом наворачивал вчерашние щи с требухой, поданные ему хамоватым половым… Половому, он, кстати, не теряя спокойствия, нагрубил в ответ, не лишившись при этом ни настроения, ни здорового молодого аппетита.