Конь Огненный
Шрифт:
– Ну и глаза, – проговорил Глеб, – не хотелось бы мне стать врагом этой малышки.
– Точно, – согласился Женя, – порвет на тряпки. Как ты думаешь, кто она? И почему ее фотография валяется за комодом?
– Валяется? – усомнился Глеб, – скорее, спрятана.
– От нас? – поразился Женя.
– Нет. Просто с глаз долой.
– Из сердца – вон?
– Думаю, это родственница нашего гостеприимного хозяина. Скорее всего – дочь. Или племянница.
– Почему ты так решил? – улыбнулся Женя.
– Ну, во-первых, они похожи. Во-вторых, это фото,
– Не скажи, – запротестовал Женя, – фотография в России появилась в 1840, так что это вполне могла быть матушка хозяина. Или его тетушка.
– Фотография не старая, – возразил Глеб.
– Да иди ты, – решительно не согласился Женя, – это наши фотки из автомата через три – пять лет уже годны только в помойку. А раньше фотографии качественными делали. Бумага плотная, серебра много. Они знаешь как хранились?! У нас в семейном альбоме есть фото моего прадеда в форме царской армии со всеми регалиями. В 1904 году сделано. Так даже не пожелтело!
– Хорошо, уел, – согласился Глеб, – не знал, что ты так разбираешься в фотографии. А на счет того, почему портрет спрятали, версии есть?
– Ну… – протянул Женя. Было видно, что ему приятна похвала старшего товарища и очень хочется с разгону выдать что-то этакое, чтобы закрепить свои достижения на ниве дедукции. Только его гений, похоже, взял отпуск.
– Может быть, она умерла. От чахотки или пневмонии. Раньше от этого часто умирали.
– И любящий отец немедленно поспешил избавиться от всех ее вещей? – Глеб покачал головой, – Брось. В этом случае он скорее соорудил бы ее мавзолей, и каждый день ходил к нему с цветами. Нет, приятель. Чует мое сердце, что здесь совсем другое что-то…
В этот момент в дверь постучали негромко, деликатно, но как-то очень по-хозяйски.
– Да! – подал голос Глеб, увлеченно рассматривая портрет так поразившей его девочки.
– Господа, – послышалось из-за двери, – вы уже проснулись?
– Заходи, Анюта, – по-простецки бросил Женька, которому все эти сословные заморочки были до одного места, – Мы оба уже в штанах.
За дверью хихикнули. Потом она все же приоткрылась на одну створку. Глеб обернулся.
– Ой! – испуганно пискнула Аня, увидев, что гость вертит в руках, – Как вы это?.. Простите… Я забыла убрать портрет из комнаты, когда готовила ее для вас. Если хозяин узнает об этом…
– У тебя будут проблемы?
– Что у меня будет? – не поняла Аня.
– Ну, неприятности. Он будет тебя ругать? Успокойся, мы не скажем, что нашли портрет. Но… кто это?
– Это? – девушка широко распахнула удивленные глаза, – Это Мария Даниловна. Ой! – Аня испуганно зажала рот ладонью, – но вы ведь и сами догадались, правда?
– Ну, почти, – дипломатично ответил Женя, – так что, нас ждут у самовара?
Аня торопливо кивнула и исчезла, не забыв послать Женьке весьма горячий взгляд.
С открытой веранды большого особняка господ Адонаньевых открывался изумительный вид на заливные луга и крутой изгиб реки. На дальнем
Самовар царем стоял в самой середине большого круглого стола, покрытого белой скатертью, аж хрустевшей от крахмала. Булки лежали горой на большом плоском блюде, а в добавок к меду и маслу были и тонко нарезанная ветчина, и колбаска, и два или три вида варенья. Компания красных чашек с петухами толпилась на краю стола. Блюдца к ним были попроще, тоже красные, но без петухов. А ложечки – серебряные.
– Милости просим, ваше превосходительство, откушайте с нами, что бог послал.
– Благодарствую, – степенно ответил солидный мужчина в темном двубортном костюме, откладывая в сторону английскую трость.
– Какими судьбами в наши края? Просто повидаться, или… – граф Данила Адонаньев недоговорил, с сомнением глядя на своего старинного приятеля.
– Повидаться, – охотно подтвердил генерал Соболев, подвигая к себе чашку с ароматным чаем, – новостей для вас у меня нет. И от вас, дорогой мой, никаких новостей по этому делу я не жду. Чай, не японцы какие, понимаем.
– Да какие там новости, – огорченно махнул рукой Данила Афанасьевич, – как прошлой весной была в последний раз, так и сгинула. Ни весточки, ни слова. Верите, лишь из газет и узнаю, что жива. Хотя, там такое пишут, что иногда думаю, может лучше и не знать совсем…
– И хорошо, что жива, – гость с удовольствием пригубил чаек, и впрямь великолепный, Наталья заваривала его с травами по своему собственному рецепту, – будет жива, даст бог, будет когда-нибудь и умной.
– Ох, я уж и не надеюсь.
– И напрасно, – убежденно возразил Соболев, – необратима только смерть. А все остальное может в один миг перемениться так, что и не придумаешь.
Граф покачал головой. И верить хотелось. И, вроде бы, умные и правильные вещи говорил старый друг семьи Адонаньевых. А здравый смысл протестовал. Ведь Данила Афанасьевич знал Марию лучше всех. И знал, какой она может быть упрямой. Особенно, если чувствует за собой правду.
Только вот откуда могло взяться это чувство? Ведь никакой правды за ней не было и быть не могло. Однако поди ж ты… Или он слишком стар и чего-то не понимает?
– Данила Афанасьевич? – деликатно напомнил о себе гость.
– Ох, простите… Что-то я задумался. А вы, Петр Андреевич, о чем-то спросили? Я и не услышал.
– Спросил о том, не скучно ли тут, в деревне, столь блестящему уму?
– Ну, не Париж, конечно, и не Берлин. Да что там! Вы пробуйте варенье, яблочное в этом году особенно удалось.
– Варенье обязательно, – согласился генерал, – и яблочное, и клубничное.
– Хм, – «блестящий ум» с сомнением поглядел на генерала, с энтузиазмом налегающего на его простые, деревенские угощения. И это после Кюба и Англетера, – Сдается мне, друг мой, приехали вы все же не просто с визитом.