Контрольный выстрел
Шрифт:
— Не съездить ли вам к вашим друзьям и не предъявить ли эту фотографию им? — Медведь полагал, что для разрядки именно это мероприятие, называемое опознанием, может скрасить минуты одиночества юного друга и соратника по борьбе, покинутого очаровательной особой.
— Где фото? — После улыбки Степановой Зеленый готов был лететь на край света.
В метро и автобусе, в толкотне и давке он думал о ней. Он думал о ней, и нажимая звонок в уже знакомой квартире, где его встретили такие очаровательные уголовнички, ставшие на путь исправления: даже телефончик попросили...
Дверь открылась сама. Без звонка.
— Ау, хозяин! — Зеленый сунул голову внутрь.
От удара чем-то тяжелым в глазах вспыхнули радуги. И голос Красновой произнес: «С посещеньицем!»
17
Трофимов отмотал пленку назад.
— А это что? — Олег в который раз слушал свой диалог с террористами.
— Не понял.
— Еще назад.
Микрофон рации в салоне угнанного автобуса уловил чуть слышную трель. Она длилась доли секунды, но была. Олег явно ее слышал.
— Точно сотовый!
Это не просто осложняло ситуацию. Это делало силовой вариант почти невозможным. У преступников были и глаза и уши. Могли быть! Эти глаза могли находиться в зоне проведения операции, могли контролировать действия властей. Но эти глаза могли быть и в месте получения денег. На трассе, наконец.
С таким развитием событий ранее встречаться не приходилось.
— Еще раз.
Снова взвизгнула перематываемая пленка, и опять параллельно с голосом чуть слышно прозвучала трель зуммера.
— Похоже?
— Похоже.
— Эх, если бы установить их... — Мысль Трофимова в данной ситуации можно было считать розовой мечтой.
— Что из Москвы? — как заведенный, в который уже раз вопросил Олег. Должен же быть какой-нибудь узелок, если показался кончик нитки. Бросив взгляд на часы, Олег с досадой отметил, что времени прошло мало, а потому по ниточке еще идти и идти...
18
Пока Медведь пытался выяснить, где сейчас находится истинный Левченко, Рысь уехал в райотдел, в котором до сих пор находился сержант-рэкетир.
Сержант оказался совсем молоденьким. Он напоминал опенок, маленькая головка которого торчала между погонами с золотыми полосками лычек.
За три часа пребывания в райотделе сержант совсем съежился. В тех делах, которыми занимался, молодость была не лучшим помощником. Может, по этой причине торговцы его и сдали. Матерых обирать они опасались — боялись их друзей, подельников. Арест или задержание кого-либо из крупных «государственных рэкетиров» грозили торговцам вполне очевидными неприятностями. Реакция могла последовать и со стороны крутых бандитов, и со стороны РУОПа, СОБРа, налоговой полиции... Сержант же или его крыша особой угрозы не представляли. Крыша, если и была, то явно ненадежная. К тому же сержант пытался выйти в автономное плавание, что вызывало в подсобках не просто иронию, а гомерический смех. Наблюдая за его потной суетой, лавочники некоторое время полагали все это детской шалостью и не видели особого убытка в том, чтобы кидать сержанту диетические по калорийности подачки. Сдать мента посоветовала крыша настоящая, которой надоела его самодеятельность. В результате все были довольны: криминальная крыша лишилась конкурента в милицейских погонах, лавочники сэкономили бабки, а чекисты поставили «птичку».
— Ну, где ваш членкор из академии народных промыслов? — По мнению Рыси, удача — в виде важного свидетеля — была уже у него в руках.
— Кто? — Дежурный поправил галстук.
— Я имею в виду сержанта.
— А почему народных промыслов?
— Потому что самый народный промысел — рэкет.
Сержант встретил опера, словно отца родного. Он готов был каяться, умолять и даже работать — хоть на КГБ, хоть на ЦРУ.
Ни того, ни другого Рысь ему не предложил. Попытку торга отмел сакраментальной тирадой: «Преступником человека может назвать только суд! Он во всем разберется, и, если имеются смягчающие вину обстоятельства, он их учтет». Короче, поэтом можешь ты не быть, но быть свидетелем обязан.
Синюшный от пережитого сержант сочувствия не вызывал, и в глубине души Рысь уже упаковал его в столыпинский вагон и даже представил на верхних нарах. Жалости и сострадания тот не вызывал еще и в силу того, что, размазав сопли, потерял, как японец, фейс. Однако дежурные психотерапевтические фразы и сейчас были нужны, дабы всколыхнуть сознание, освежить память заблудшего.
— Значит, так! Сейчас я дам тебе бумагу, и ты постараешься воспроизвести все, что заметил около автобуса на Тулу. Кто садился, приметы, во что был одет... Все, что вспомнишь, все, что отпечаталось в памяти. Напрягайся...
Сержант удивленно смотрел на чекиста. «Сдался им этот автобус!»
— Да что вы с ним пристали? Я ведь уже все рассказал. — Сержант недоумевающе моргал густыми ресницами. Он наблюдал за посадкой совершенно случайно, не вникая в суть происходящего.
— А ты попробуй, повспоминай. Нам это очень нужно! Очень, понимаешь? Иначе я бы к тебе не приехал. — Это было сказано тоном личного представителя папы римского, который опустился до райотдела, оторвавшись от дел небесных.
— Вы бы хоть намекнули бы, в чем дело!
— Тебе-то что? Дело, дело... Хреновое дело! Тот автобус захватили террористы.
Это был просчет. Сержанту стало плохо.
— А я при чем? — Утреннее событие показалось ему невинной шалостью по сравнению с тем, что сейчас шьет ему этот салага с Лубянки.
— Ты, козел, ни при чем! Успокойся. Но кроме тебя сейчас никто — понимаешь? никто! — не может дать хоть какую-нибудь наводку.
Последнее слово в сознании сержанта почему-то разделилось на два. Особенно четко отпечаталось — «водку». Видя полувменяемое состояние мента, Рысь решился на отчаянный шаг. Надо было купировать страх задержанного.
— У вас водки нет? — обратился он к дежурному.
Тот посмотрел на него взглядом удивленного психиатра.
— Чего нет?
— Водки нет? — Рысь щелкнул себя по горлу пальцем. — Водка нужна.
— Что, без стакана не разберешься? — хохотнул дежурный. — Может, вам виски? Или коньяка? С последним проблемы. Урожай винограда во Франции в 1948 году был уничтожен морозом...
— Хватит трепаться! Мне надо привести его в норму.
— Понял, не дурак! — Дежурный набрал внутренний номер. — Лидочка, не в службу а дружбу, зайди...