Король медвежатников
Шрифт:
Души праведников выглядели удовлетворенными. На лицах каждого из них просматривалась благодать. Они со смирением дожидались введения в царствие небесное, и ангелы, подхватив их под руки, доставляли в райские кущи.
Души грешников стояли в сторонке испуганной кучкой. И черти, скалясь и кривляясь, низвергали их пиками и рогатинами в разверзшуюся полыхающую бездну.
Картина была выписана настолько реалистично, что граф невольно поежился от возникших ассоциаций. На самом краю пропасти он заметил рыцаря в точно такой же броне, как и у него. Даже лицом он был его точной копией, как будто художник писал с него
— Боже! — невольно произнес Джулио, стараясь стряхнуть с себя видение.
— Впечатляет? — удовлетворенно поинтересовался Иннокентий III.
— Да, ваше святейшество, — смиренно произнес граф.
— А теперь взгляните на эту картину, — произнес папа, бережно убрав покрывало с дубовой рамы.
Джулио Мазарин увидел Мадонну с ребенком в руках. Ее лицо выглядело необыкновенно спокойным, но с заметной грустью в глазах. Женщина уже предвидела смерть своего сына. Возможно, в преддверии ранней кончины лицо младенца было в глубоких морщинах, напоминая лик старика.
Граф не мог оторвать взора от лица женщины. Оно было простым и одновременно необыкновенно притягивающим. На него хотелось смотреть не отрываясь. Это было само совершенство, созданное по божественному промыслу.
— Она прекрасна! — вымолвил растроганный граф.
Джулио Мазарин вдруг отчетливо и со щемящей болью в сердце осознал, что в череде женщин, красной нитью прошедших через его жизнь, не было ни одной с подобным ликом.
Папа едва заметно улыбнулся:
— Мне приходилось слышать о том, что вы большой ценитель женской красоты, но я не думал, что до такой степени. Вы даже изменились в лице… Не смущайтесь, сын мой, — продолжал далее Иннокентий III, — только слепец может не замечать женской красоты. Но он обязательно услышит ее дивный голос, способный ввести в искушение куда более крепких мужчин, чем мы с вами… Эти картины вы возьмете с собой и понесете перед воинством. Дева Мария не даст крестоносцев в обиду. А Страшный суд укажет христопродавцам дорогу в ад. Благословляю тебя, сын мой, — произнес Иннокентий III, протягивая руку.
Граф Джулио Мазарин упал на колени, и мягкая ладонь Иннокентия III коснулась его макушки.
Уже на площади, перед покоями папы, граф Джулио Мазарин вспомнил свой недавний разговор с маркизой. Тогда он поинтересовался, какую же позу предпочитает Иннокентий III. «При которой невозможно увидеть его счастливого лица», — весело сообщила маркиза.
Граф не удержался от усмешки, представив Иннокентия III в этой выгодной позиции.
Район Парижа близ Сен-Жермен-де-Пре пользовался дурной славой. Поговаривали, будто именно здесь проживало семейство колдунов, что однажды извело чумой половину Франции. Ведьмака с отпрысками вскоре сожгли, а на пепелище выстроили церковь. Но черти объявлялись здесь каждую Вальпургиеву ночь и водили хороводы в округе.
А совсем рядышком стояло крепкое строение из дуба. Одна из немногих построек, оставшихся после колдуна.
Братья Жан и Жак подошли первыми. Покосились на мрачноватое здание церкви, сложенное из грубого известняка, и вошли в дом.
— Куда же это они подевались? — недовольно проворчал старший из братьев, Жан, нащупывая на столе огарок свечи.
Чиркнув кремнем, он запалил свечу, после чего установил ее в центре стола. Красные блики падали на стены и пол, заставляя
— По времени они уже должны быть здесь, — согласился младший, с некоторой опаской поглядывая по сторонам.
Его одолевали те же самые чувства, что и старшего. Место это продолжало оставаться проклятым. Это точно! И стоило пожалеть прихожан, ежедневно совершающих в церкви утреннюю молитву.
— И почему они назначили встречу в такой час?
— Да еще в таком месте, — поддержал брата Жак.
— Тебя кто оповестил?
— Прибежал какой-то мальчишка и сказал, что Клод хочет увидеть меня. Якобы у него имеется какое-то очень срочное дело.
— Ко мне тоже прибежал какой-то мальчуган и сказал то же самое. Жена еще спросила, куда я собрался в такую темень. Но не станешь же ей объяснять все!
— Верно. Тут Лоран как-то заикался об одном ростовщике, будто бы он Христа всякими помойными словами обливал. Если бы инквизиция осудила его, тогда денег нам бы до самой старости хватило. Он хотя и выдает себя за добропорядочного католика, но на самом деле скрытый иудей.
— Вот как? — удивился Жак. — С чего ты это взял?
— Обрезанный он! — с чувством произнес Жан. — Богом клянусь, сам видел. Разве станет праведный католик лишать себя плоти?
— И то верно, не станет. Это или иудей, или магометанин.
— Я у него как-то в лавке видел золотую чашу с драгоценными каменьями. Вот если бы ее заполучить!
— Епископ ее себе возьмет. Нам лишь серебряная посуда достанется.
— С этого не разживешься.
— Верно.
— Слышишь? — спросил Жан. — Как будто идет кто-то. И дернуло Клода позвать нас в этот чертов дом! Здесь, говорят, по большим праздникам черти на пепелище пляшут.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел Клод. Его чумазое лицо выражало крайнюю степень неудовольствия. Буркнув с порога что-то вроде приветствия, он сел на грубую лавку и поинтересовался:
— И кому это пришла такая глупая идея встретиться в этом доме?
Братья недоуменно переглянулись, а потом Жан произнес, недоверчиво посмотрев на бродягу:
— Послушай, Клод, что-то мы тебя совсем не понимаем. К нам прибежал какой-то мальчуган и сказал, что ты хочешь нас видеть. Что это за шутка?
Бродяга неожиданно расхохотался:
— Ах, вот оно что! Узнаю! Это Габриэль подстроил. Такие проделки в его духе. Сейчас он появится, мы его спросим.
Через несколько минут явился Габриэль. Мрачный, неразговорчивый, едва поздоровавшись, он тут же набросился на них с упреком:
— И чего это вы вздумали собираться в полночь? Да еще здесь! Не хватало, чтобы нас приняли за сатанистов!
— Разве это была не твоя идея встретиться в полночь в этом доме? — удивился Жак.
— О чем вы! — искренне возмутился Габриэль. — В это время у меня самый сон. Что я, полуночник, что ли!
— Постойте, что это за шум? — заволновался Жак, посмотрев на дверь. — Вы ничего не слышите?
Все четверо замерли, уставившись на красное мерцающее пламя свечи.
— Тебе показалось, — облегченно произнес Жан.