Корона Меднобородого
Шрифт:
Кое-где над кострами висели котелки. Даже от мысли, что там могло булькать, тянуло не то сплюнуть, не то сблевать. Местами рядом стояли столы или лавки. Как ни странно, на вино нищим денег хватало, и в букет ароматов дыма и черт знает чего вплетался винный дух, как в испарениях над кувшинами и кружками, так и в дыхании людей. Возможно, у какого-то костра ели украденный с рынка дорогой сыр камамбер, но не исключено, что там всего-то сушили портянки.
В ближней башне, кажется, местный центр ночной жизни. В окнах отблески свечных огоньков, люди входят и выходят. Дверь явно ведет в подвал, но за ней светло. Свечи стоят денег. Даже краденые свечи можно или сжечь, или продать, и здесь выбирают сжечь.
— Что над дверью в башню? — спросил Ласка, не разобрав в темноте, что за дрянь там висит вместо вывески.
— Вывеска «Кабачок звонарей по усопшим», — ответил Вольф, — Под ней дохлая кошка повешена и колокольчик.
Ласка огляделся. До чего неохота лезть в этот подвал. Может быть, во дворе с кем-то получится поговорить?
Вот, должно быть, местные авторитеты. За столом сидят три человека, а к столу стоит натуральная очередь, как к причастию. На столе горят две свечи. Без подсвечников, просто прилеплены к столешнице.
Навстречу от стола прошел, помахивая тросточкой, мужик без чулок. Его ноги на вид прогнили до костей. Следом за ним — мужик с белой диагональной полосой на загорелом лице. Как будто он привык закрывать повязкой подбитый глаз. У третьего на самом деле не хватало левой руки и двух пальцев на правой.
Первыми отчитались взрослые. Ближе к столу стояли подростки, а в конце очереди маленькие дети. Каждый подходил к столу, клал на доски что-то небольшое, получал ответ и отхлебывал вина из большой общей кружки.
Подойдя ближе, Ласка услышал разговоры. Он неважно понимал по-французски, но нищие, похоже, отчитывались о выручке. «Ворота Сен-Мишель — десять грошей», «Мост Малый — два гроша» и все такое. В ответ следовало «Молодец, завтра там же» или «завтра — паперть Христовых невест». Одной девочке досталось «плохо — подойдешь к Николя», и она расплакалась.
Сдав выручку, дети проходили мимо сидевшего справа от казначея. Некоторые задерживались с ним на пару слов, другие подольше.
Что же, казначей нищих — какой ни есть, а старший. Ласка прошел мимо очереди к столу. На него посмотрели косо, но нищим гордыня не положена.
Казначей выглядел лет на пятьдесят. Видный мужчина, в молодости был красавец, да и сейчас многим женщинам понравится. Наполовину седой, но из тех, кому седина и морщины только добавляют обаяния.
По правую руку от него сидел носатый брюнет средиземноморского типажа лет, наверное, сорока. Уже солидный мужчина, но еще не седеет. На вид настолько южанин, что мог бы сойти даже за грека или турка. Выглядел он, как ни странно, человеком умственного труда с пухлыми руками, непохожими ни на руки воинов, ни на руки ремесленников. Да и по лицу видно, что хорошо кушает, не голодает.
По левую руку — явный парижанин. Встретишь на соседней улице и не запомнишь. Лет двадцать пять — тридцать, сухой, подтянутый. В одной руке длинный треугольный нож без пятнышек ржавчины на клинке, в другой — точильный брусок.
— Бог в помощь, добрые люди, — сказал Ласка с акцентом, но достаточно понятно.
Когда случалось отвлечь кого-то от работы, он всегда начинал разговор с «бог в помощь».
— Бог в помощь? Серьезно? — захохотал казначей, — Нет, вы слышали?
— Нижайше прошу прощения, что отвлекаю от дел невиданной важности, — продолжил Ласка.
Он был готов, к тому, что обычную вежливость на дне общества примут как слабость, но если начать разговор так, как положено сыну боярскому говорить со всякой сволочью, переговоры могли бы провалиться прямо сразу. Поэтому специально добавил еще более вежливый оборот, чтобы превратить хорошие манеры, которые здесь не оценят, в пародию на хорошие манеры. Чтобы над ним посмеялись не потому, что он смешон сам по себе, а потому что он хорошо пошутил.
— Ага. Ну отвлек, ладно. Чего хотел-то?
— Я ищу одну девушку…
— Хоть десять. Но ты хорошо подумал? Черт, да ты одет в чистое. С какого дьявола ты ищешь девок во Дворе Чудес?
— Под кем ходишь, кого знаешь? — спросил сосед казначея слева.
Этот, похоже, сидел тут просто за компанию. Ласка не заметил, чтобы нищие с ним разговаривали.
— L’Allemand, Volgare? — ответил Ласка, не поняв вопроса. Наверное, кто-то из них говорит по-немецки, или по-итальянски.
Казнечей хмыкнул и перешел на итальянский.
— Какую девку ты ищешь и зачем она тебе?
— Вот эту, — Ласка протянул портрет, который заранее держал в руке, чтобы не показывать ворам, в каком месте одежды у него может что-то храниться.
— Какие сиськи! — сказал казначей.
— Как ее зовут? — спросил «южанин».
— Амелия.
В точку! Все трое как будто вздрогнули и снова посмотрели на портрет, но на этот раз внимательно. Правый что-то тихо сказал девочке с костылем, и она шустро побежала к большой башне.
— Кто ты такой? — спросил казначей.
— Меня называют Доннола, — ответил Ласка.
Когда у тебя прозвище, которое переводится на другие языки, можно выбирать, или использовать его как имя в том виде, как тебя кличут на родине, или переводить, если ты хочешь подчеркнуть, что это не данное при рождении имя из святцев, а прозвище, которое тебе ты определенным образом заслужил уже при жизни.
— Эй ты, студент! — крикнул казначей в сторону группы людей у костра, — Что такое доннола у макаронников?
— Belette, такой мелкий зверек, который ловит мышей, — тут же крикнули в ответ.