Кошечка в сапожках (сборник)
Шрифт:
Она верила, что отец сказал ей правду, и если все-таки справедливость существует, то семья Брэчтмэннов поймет, что Хэлен заслуживает всего, о чем просит. Но кто сказал, что справедливость должна торжествовать?
Ее отец долгие годы хранил эту тайну, пока вдруг не решил, что хранит ее слишком долго. Тогда и рассказал ей все. И отправился повидаться с ее бабушкой. И вернулся назад ни с чем.
Было это как раз перед Рождеством. Она уже почти полгода была знакома с Артом. Познакомились они в июле, в каком-то баре в Сент-Пите, куда она зашла еще с одной девицей. Там сидели Арт и Билли: Арт выглядел лет на двадцать старше Билли и был скорее
Ее возбуждало то, что Арт был заключенным, пускай бывшим. Тогда он рассказал ей, что они с Билли только на этой неделе освободились. А посадили его за то, что он набросился на какого-то мужчину с разбитой пивной бутылкой и чуть не прикончил его. И это ее тоже возбуждало: ощущение силы и опасности. Еще он сказал, что у него давно не было женщины. И не хочет ли она ему помочь в этой невеселой ситуации.
Как потом оказалось, Билли и ее подружка обсуждали ту же самую проблему. Потом они вчетвером пошли к ней домой, покурили там немного травки, выпили вина и легли: они с Артом на большую кровать в спальне, а Билли с Вандой пристроились на диванчике в гостиной.
Потом ее отец попал в переплет, его отдубасили так, что пришлось лежать в больнице. Они с Артом встречались, и она как-то ему рассказала о его поездке к Брэчтмэннам.
— Это пивовары? — спросил он. — Да, я знаю их, ну не их, а их пиво! Клевое такое пивко, я все время его пью. А зачем он к ним ездил?
Она рассказала ему все, и Арт внимательно слушал.
— Из этого можно извлечь уйму бабок, — сказал он.
А потом объяснил ей, что отцу нечего было являться к ним жалким просителем, и неудивительно, что они велели ему уматывать к чертовой матери. Надо сделать вот что: теперь надо Хэлен поехать к ним, только у нее должны быть на руках козырные карты, чтобы можно было играть наверняка: вот, мол, я, можешь меня потрогать, не привидение какое, а живьем, и ты сама знаешь, что это железно и что я стою этого дерьмового миллиона, черт побери!
Она поехала туда в январе. Арт к тому времени разузнал насчет этих карточек, и она считала, что будет вполне достаточно упомянуть о них, не обязательно иметь их при себе. Сказать им, что она знает все про эти карточки и эти бусы.
Она была до смерти перепугана, когда увидела этот дом. Огромный, на берегу Мексиканского залива, вокруг железная ограда, и она представляется охраннику: Хэлен Эббот, приехала, мол, повидаться либо с Софи, либо с Элизой Брэчтмэнн. В тот день дул приятный теплый ветерок, это было месяц назад, он трепал ее длинные светлые волосы, жарко не было, но ее ладони покрылись потом — от страха.
Охранник у ворот нажал на кнопку селектора.
— Да, Карл? — спросил женский голос из микрофона.
— Миссис Брэчтмэнн, какая-то девушка хочет повидаться либо с вами, либо с вашей дочерью, зовут ее Хэлен Эббот.
Молчание. И снова голос:
— Пусть идет.
Глава 6
А ВОТ, ПОГЛЯДИТЕ — КОРОВА РОГАТАЯ,
БОДАЕТ ОНА ТУ СОБАКУ КОСМАТУЮ…
Они пили кофе и закусывали еврейскими булочками в забегаловке на Сабал-Кей под названием «Майамское Дели». Было восемь утра, шел девятый день февраля, и все улыбалось февральскому солнышку, которое после этого чертова затяжного дождя наконец-то сияло вовсю. По прибрежному шоссе проносились мимо них сверкающие в лучах солнца автомобили с опущенным верхом. Флорида снова была похожа на самое себя.
Высокой, стройной блондинке, с вьющимися волосами и темными карими глазами, сидевшей рядом с Уорреном Чамберсом, было двадцать шесть лет, и звали ее Тутс Кайли. На ней была темная тенниска, подрезанные голубые джинсы и сандалии. Она была частным детективом, хотя и выглядела бездельницей с пляжа.
— Где вы обучались этому делу? — спросил ее Уоррен.
— У Отто Самалсона и Мэй Хеннеси.
— Что за Мэй?
— Китаянка, которая на него работала. Она вернулась в Китай, когда Отто убили. Вы его знали?
— Только по хорошим отзывам.
— Он был одним из лучших детективов, — сказала Тутс.
— А вы?
— Я вполне хороша, — сказала она и пожала плечами. — Отто научил меня многому.
— И сколько вы с ним проработали?
— Шесть лет. Я начала работать на него, когда переехала из Иллинойса.
— И когда закончили?
— Два года назад.
— Почему?
— Вы знаете почему, иначе бы не спрашивали.
Над столом повисло молчание. Уоррен взял чашечку и отхлебнул кофе.
— А кто дал вам кличку Тутс? — спросил он.
— Это не кличка. Это мое имя. Мне его дал отец. Он назвал меня в честь Тутса Тилеманса, лучшего игрока на губной гармошке. Мне еще повезло! Он же мог назвать меня Боря.
— Тоже игрок на губной гармошке?
— Вы что, никогда не слышали о Боре Миневиче?
— Нет.
— Не слышали о Боре Миневиче и о «Плутах-гармонистах»?
— Сожалею, но нет.
— Ну вы даете, — сказала Тутс и покачала головой.
— И как вы себя чувствуете под этим названием? «Безделушка» — подумать только!
— Ну это же мое имя! Кроме того, иногда я ощущаю обязанность доказать наше несоответствие — меня и имени.
— Хорошо, что вы не феминистка, — сказал Уоррен.
— А кто вам сказал, что нет?
— Глории Стэйнем, [15] случись она поблизости, не понравилось бы, если бы в рядах феминисток…
— Ну и хрен с ней, с этой Глорией Стэйнем, мне и ее имя не нравится. Расскажите мне о работе.
— Сначала скажите, все ли теперь с вами в порядке?
— С чего это вы? Я что, выгляжу как-то не так?
15
Глория Стэйнем — феминистка, известный борец за женские права. Тутс в буквальном переводе означает нечто никчемное, безделушку.
— Вы выглядите загорелой и здоровой. Однако это может совмещаться с кокаином.
— Мне нравится это слово. Сов-ме-щаться. Вы его сами придумали?
— А как вам нравится другое слово? Кокаин.
— Раньше очень нравилось. Иногда о нем вспоминаю, но это проходит. Со мной все в порядке, мистер Чамберс.
— И сколько это длилось?
— Почти два года. Теперь все в порядке.
— Вы уверены? Если с вами это все еще случается, я хотел бы об этом знать.
— Не употребляю я кокаин. Или давайте скажем иначе: я больше не употребляю кокаин. Я чиста. Вам что нужно, мистер Чамберс? Письменное показание под присягой? Я же вам сказала. Мне хочется думать, что мое слово все еще чего-то стоит.