Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
свисали шелковые розовые занавески с вышитыми на них золотом павлинами и
цветами, с ними спорили по красоте парчевые и сафьяновые покрывала на
подушках, а так-же персидские и шемаханские ковры для гостей. В углу шатра
возился у костра кипчакский раб, рассеивавший над ним порошки, от которых
распространялся запах амбры, мускуса и алоэ. Бату-хан покосился на старого
полководца, который как всегда занял место позади всех и в тени, он старался
по выражению его лица понять, все ли сделал так, как подсказывал ему тот, но
на лице Субудая, изрытом морщинами, застыла только одна маска на все
времена – безразличие ко всему окружающему. Тогда саин-хан, прислушавшись к
возгласам, которыми обменивались гости, властно поднял руку, требуя тишины, ему нужно было вместе с ними решить очень важный вопрос, от которого зависел
общий итог похода на страну урусутов. К тому-же нельзя было допустить, чтобы
кто-то из царевичей вырвался со своим крылом вперед и первым вошел в
Каракорум, принеся монголам весть о победе. Это право принадлежало только
ему и он никому не желал отдавать его. Всех крыльев было три, каждое
состояло из четырех туменов по десять тысяч воинов, изрядно потрепанных за
время ведения военных действий и за переход по густым лесам с прятавшимися в
них урусутскими ратниками и беглыми мужиками из небольших селений, налетавших внезапно и метко стрелявших из-за деревьев. Одна из таких дружин
под командованием рязанского коназа Калывырата-Неистового, числом в тысячу
семьсот воинов, сумела отправить к Эрлику, властителю царства мертвых, пять
тысяч воинов орды, в три раза больше, чем было их самих. Другая дружина во
главе с Кудейаром из Тыржика, до сих пор не была найдена разведчиками и не
обложена воинами орды со всех сторон, как поступили они с рязанцами. И таких
урусутских дружин становилось с каждым днем все больше, они служили как бы
напоминанием орде, что ее поход закончился и пора поворачивать обратно. Вот
почему Бату-хан, прежде чем вступить с войсками в родные степи, решил
собрать царевичей и обсудить с ними проблемы, оставшиеся неразрешенными.
Оставлять страну урусутов с набиравшим силу народным сопротивлением было по
меньшей мере не умно, кроме того, была покорена только ее северо-восточная
часть.
Он снова обвел властным взглядом царевичей с темниками, некоторые из
чингизидов поглядывали на него с откровенными усмешками, ведь джихангир
прервал поход к последнему морю не дойдя до богатого Новгорода одного
конского перехода и повернув обратно возле какого-то придорожного улуса под
названием Игнач-Крест. Никто в орде не знал, почему он так поступил, вызвав
своим поступком массу сомнительных рассуждений. Они с той поры не
прекращались никогда, а только лишь усиливались. Вот и сейчас царевичи
выжидали, что им объявит джихангир на этот раз, а он продолжал требовать
полной тишины, чтобы начать обсуждение главных вопросов, и был доволен тем, что среди сановных военачальников нет Гуюк-хана, сына Угедэя, кагана всех
монгол, и его правой руки темника Бурундая. Ведь если бы они узнали о тайном
совете чингизидов, который джихангиром и старым полководцем было решено
провести без их участия, и примчались сюда, события разворачивались бы
совсем в ином направлении. Гуюк – хан нашел бы способ обвинить саин-хана во
всех грехах, в том числе в непокорности защитников крепости Козелеск, и
затеял бы с ним драку, которая закончилась бы неизвестно чем. Теперь же
можно было проводить свою линию без оглядки на них. Крыльями командовали
Шейбани-хан, двигавшийся правым флангом, сам Бату-хан, шедший посередине, и
Гуюк-хан, этот сын ядовитой змеи, занимавший левый край. Но существовало еще
четвертое крыло, которое было под личным началом Субудая, надежно спрятанное
от всех, численность его была вполовину меньшей – полтора тумена, или
пятнадцать тысяч воинов. Эта орда была вооружена лучше других полков, она
выходила из тени только в исключительных случаях. Джихангир возлагал на нее
особые надежды, потому что она играла роль палочки-выручалочки во всех
непредвиденных случаях, в том числе тогда, когда какое-либо крыло вышло бы
из подчинения. Это была задумка Субудай-багатура, смотрящего на несколько
лет вперед.
– Шейбани, сколько зерна ты везешь в своих обозах? – спросил джихангир, окидывая родного брата властным взглядом. Начальник правого крыла криво усмехнулся и высокомерно задрал жирный
подбородок. Это был монгол лет тридцати с круглым лоснящимся лицом, посаженным прямо на жирные плечи, и вертлявыми черными зрачками. Короткий
нос, едва выступающий над высокой верхней губой, имел подвижные как у собаки
ноздри, а за толстыми губами скрывались кривые зубы с наклоном к середине.
Он был в китайской кольчуге, выкованной из мелких колец, и в кипчакском
шлеме с гребнем посередине, маленькие толстые ноги в зеленых сапогах были
скрещены и поджаты под рыхлый зад.
– Джихангир, тебе известно, что зерно и другие припасы мы в стране
урусутов раздобыть не смогли, потому что они поджигали хранилища и засыпали
землей погреба, – Шейбани обвел взглядом сидящих по обе стороны трона, как
бы приглашая их в свидетели. – В моем обозе зерна и других продуктов хватит