Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
десятка выстроились с противоположной стороны бойницы. Вятка понимал, что
все решают мгновения, за которые ему нужно было выйти из сложного положения, иначе тугары прорвутся на прясла и завяжут бой на стене, тогда их вряд ли
можно будет свергнуть обратно – они лезли друг за другом как тараканы на
медовуху. Десятский помнил, что стоит только столкнуть камень с горы, потом
его никто не остановит, а его соратники не сомневались в нем, если доверили
держать одному опасный этот участок. Позади что-то звякнуло, Вятка оглянулся
и увидел, как пробегает мимо молодуха с секирой в руках, в рукоятку которой
попала ордынская стрела.
– Куда ты! – крикнул он, бросаясь ей навстречу и сбивая на доски
прясла. В бревна впились вплотную с их телами с десяток стрел, посланных
твердой тугарской рукой. Вятка протащил бабу до угла и втолкнул вовнутрь
заборола. Недобро прищурил глаза. – Совсем умом тронулась?
– Я к семеюшке, Вятка, – огрызнулась молодуха, поднимая на ратника
черное от копоти лицо. Видимо, она кипятила смолу на кострах под стенами. –
Он в десятке у Званка, они стоят вон за той глухой башней.
Вятка присел на корточки и осторожно выглянул наружу, оба тугарина
готовились совершить последний рывок на навершие. Один из них забрался на
плечи другому, прильнувшему телом к стене и к веревке, и готовился метнуть
дротик в ратника, если тот высунет голову, не переставая перебирать другой
рукой по аркану и ногами по бревнам бойницы. Они медленно продвигались к
цели. Вятка всунул меч в ножны и повернулся к молодухе: – Набрал Званок себе летучих мышей кровопивцев, так и норовят напиться
ордынской кровушки – что Улябиха, что ты, – притворно-сердито сказал он, отнимая у нее секиру. – А ну-ка дай сюда оружию.
– Я к семеюшке бегу, – негромко заблажила та, цепляясь за деревянную
ручку. – Это его секира...
– Отнесешь еще, успеешь. Вятка поднял с полатей пустой горшок из-под смолы, нахлобучил его на
конец секиры и высунул ее из-за угла заборола. Глиняная емкость тут же
разлетелась на куски от стрел и дротика, пущенных нехристями по нему.
Десятский упал на прясло, прополз сажень по навершию, перехватывая ручку
секиры за самый конец, и ударил острием по веревке с привязанным к ней
крюком. Снаружи донесся жуткий удаляющийся вой, который оборвался громким
шмяком о прибитый копытами снег под основанием стены.
– Ну так-ото, и поганых на нюх не слыхать, – возвратившись назад, сказал он молодухе, отдавая секиру. – А то семеюшка да семеюшка, будто мы не
такие.
– Такие, такие, – закивала баба головой, собираясь бежать дальше. – Ох, Вятка, не я твоя супружница... Близкая ночь, насквозь пропитанная влажным туманом, из-за чего
казалось, что низкие тучи смешались с ним, обволакивала городок и крепостные
стены непроглядным пологом. Свет от факелов различался только тогда, когда
до ратников, засмоливших их, оставалось не больше полутора сажен, пламени
свечей в окнах истоб, затянутых рыбьими или бычьими пузырями, не было видно
совсем. В такую пору даже собаки не решались брехать, а голоса стражников, бродящих по улицам крепости, вязли в плотном воздухе как мухи в патоке.
Вятка шел вместе с Бранком и Охримом не к участку стены с глухими башнями, выходящими бойницами на речку Другуску с занятым ордынцами пойменным лугом
за ней, который они днем защищали. А по направлению к проездной башне, что
выходила воротами на Жиздру с разводным мостом, поднятым об эту пору и
представлявшим дополнительную к ним защиту. И дальше по дороге к посадским
выселкам, тоже усеянным мунгальскими ордами. Он решил пойти на охоту
обходным путем, потому что мунгалы вылазку защитников со стороны Жиздры вряд
ли ждали из-за ненадежности льда, который вот-вот должен был на ней
тронуться, а мелководная Другуска еще не проснулась и вражеская конница
легко проскакивала через нее. Значит, прикинул десятский мысли ордынцев, защитники крепости должны были рассуждать таким же образом, кроме того, под
стеной со стороны Другуски могли затаиться тугарские засады. У главных ворот
их должны были дожидаться несколько десятков ратников из тысячи Латыны.
Молодые мужики шли налегке, у них не было с собой ни мечей, ни копий, ни
луков со стрелами и колчанами, единственным оружием, которое висело на
поясах в ножнах, были засапожные ножи по два на каждого. Лапти у всех были
обмотаны кусками грубой дерюги и обвязаны по верху лыковыми бечевками, отчего шаг стал приглушенным. Таким образом можно было подобраться совсем
близко даже к зверю, что применялось козлянами во время охоты на крупную
дичь. Доспехи были сняты, как шлемы и бутурлыки с налокотниками, на ратниках
остались только фофудьи и под ними теплые меховые безрукавки. Не было и
рукавиц, пальцы должны были плотно обхватывать рукоятку ножа с широким
лезвием, сделанную из турьих рогов, чтобы в нужный момент они с нее не
соскочили. Наконец в седых туманных волокнах вырисовались зубцы проездной
башни с запертыми наглухо воротами, от нее отделились несколько человек и
поспешили навстречу Вятке и его друзьям. Впереди шагал Латына в шлеме с
высоким шишаком и в кольчуге из мелких колец, на ногах у него были сапоги, а
на плечах обвисал плащ с серебряной застежкой на правом плече.
– Исполать тебе, тысяцкий, – отвесил поклон Вятка, остановившись
напротив него. – Мы готовы к охоте.