Козельск - Могу-болгусун

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

считал. А я смогу набрать из вас воев две тьмы, из-за того, что полк знатных

козельских ратников, посланный на подмогу Коломне, сложил там головы.

Остальные будут бабы, старики и дети, – он подождал, пока люди осмыслят

сказанное им и продолжил. – Может, повезет набрать ратников на две с

половиной тьмы, если на стены пойдут часть баб, девок и отроков от

четырнадцати весей. Но они не держали в руках оружия, выходит, эти вои не

лучше мунгальских соломенных чучел,

которые они для счета сажают на коней

заместо себя.

– Радыня, к чему ты клонишь – открыть поганым ворота и сдаться на волю

победителя? Я уже испытал на себе их милость, вместе со всей родней и

другими гражданами Суздаля, – взорвался сбег Якуна. – От нашего города не

осталось камня на камне, от жителей уцелело ладно бы десяток, которые успели

уйти в леса. Так же стало с Кашиным, Юрьевым, Переяславлем, Скнятиным, Бежецком, Псковом...

– А еще с Полоцком, Судиславлем, Ярославлем, Галичем, Владимиром, нашим

стольным градом, – дополнил кто-то из его товарищей печальный перечень. Он

резко подался вперед. – Все города перечислять, козельский воевода?

– А что вы положите тугарам на мену? – обратился Радыня к сбегам, лицо

у него потемнело от гнева. – Здесь брать на горло вы справные, а как дошло

до дела, так сами в леса убегли.

– Охолонь, воевода, мы убегли после того, как из наших дружинников в

живых никого не осталось,- засверкал глазами и Якуна. Он повернулся лицом к

народу. – Я вам говорю, козличи, не дай вам бог принимать послов тугарских и

верить их речам тоже, индо отворите ворота и пойдет пал по истобам, а хряск

по головам.

– Это так, и мы в том живые свидетели, – подтвердил его друг. – А ежели

придется принять судьбину, то известное дело – мертвые сраму не имут.

– Правду сбеги говорят и в том их словам есть подтверждение – полный

разор русских градов, – море голов в шапках, в высоких боярских столбунах и

в женских платках качнулось к лобному месту. – Лучше принять судьбину на

своей земле, нежели быть опозоренными погаными, а еще хуже – попасть в ихнее

рабство.

Воевода огладил бороду и отшатнулся от края возвышения, он посмотрел в

сторону княжьих хором, но на высоком крыльце тоже ждали решения веча, не

вмешиваясь в его течение. Княжич являл лицом решительный вид, сжимал губы в

узкую белую полоску и не снимал десницы с рукоятки небольшого меча в ножнах, отделанных золотыми и серебряными пластинами. Позади него тревожилась лишь

нянька, не знавшая, куда сунуть руки, ставшие вдруг лишними. Княгиня тоже

супила светлые брови и снова бледнела щеками, не в силах совладать с

охватившими ее чувствами. Было видно, что мать и сын представляют

одно целое

с народом, как народ скажет, так сказанное и воспримут. Воевода еще раз

оглядел запруженную людьми площадь, черты лица у него стали разглаживаться, словно он нашел дорогу к единственному решению, завершающему вече.

– Все так мыслят? – громко спросил он у жителей города, делая шаг

вперед.

– Все, воевода Радыня, – разом выдохнули обе площади. – Мы уже знаем о

поганых всю их подноготную.

– Нашу твердыню не сумело взять ни одно племя нехристей, за это слава

князю Мстиславу Святославичу, убиенному тугарами, что пришли теперь под наши

стены.

– Слава! Слава! – Пришел черед отомстить поганым за него, и за русских ратников, принявших судьбину. – Враг пришел за местью сам, а посему, надо местью его ублажить. Страсти накалялись, гнев исказил лица горожан, это чувство объединило

всех, стало видно, что другого решения не могло быть. Вперед вышел

Калема-кузнец, державшийся в середине толпы, он вскинул мощную руку: – Народ православный, мы остались последними на пути Батыги в его

голодные степи, нас этот зверь во плоти человеческой щадить не будет, потому

что его нукеры привыкли утолять жажду реками крови что в своих пустынных

вотчинах, что теперь на святой Руси, – громко крикнул он. – Вспомните слова

гостей и сбегов из разных племен, нахлынувших к нам из разоренных стран, у

них отнимался язык, когда пытались вымолвить имя – Батыга. У нас нет другого

пути, кроме как рубиться с погаными до конца.

– Так оно и будет, Калема. – Радыня, твори над козлянами суд истинный по русской “Правде”, прописанной русичам Ярославом Мудрым, – донесся с крыльца зычный бас из

кучки бояр в высоких шапках, окружавших малолетнего князя. – Не дай поганым

судить народ по Чагонизовой “Ясе”.

– И расставляй воев на стенах тоже по разуму, – наказали они воеводе. – Не бывать нехристям господами над вятичами! Пламя от факелов, зажженных горожанами, озарило одухотворенные лица, вспыхнувшие праведным гневом, оно заиграло кровавыми отблесками на кольчугах

и на оружии ратников с дружинниками, заколебалось на затейливых кружевах

княжеских хоромов вместе с крыльцом, на котором продолжали стоять княгиня с

сыном и ближайшими челядинцами. Отблески его дотянулись до позолоченных

куполов церкви Спаса-на-Яру, и те вдруг занялись живыми языками огня, взметнувшегося высоко в черное небо, заставив народ невольно отхлынуть

назад. А великий костер продолжал разгораться, поглощая стены храма с

иконами, висевшими на них, купола с венчавшими их крестами, он добрался