Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
старания, она сумела только сдернуть его с седла. Нехристь завис между
заборолом и землей, дрыгая ногами и ерзая грязными пятернями по своему
горлу.
– Помоги ты мне, семеюшка, – крикнула баба мужу, упираясь лаптями в
бревна, отбивавшему атаку на прясле. – Одна я поганого не одолею...
На помощь ей пришли несколько ратников, общими усилиями они втащили в
проем узкоглазого воина, который успел полузадохнуться, и связав по рукам и
ногам, забросили его в угол бойницы до поры до времени. А Улябиха уже
приметила еще одного тугарина, этот оказался более щуплым, но и более злым.
Он норовил сбить из лука защитника крепости, прячась сам под заборолом, выступавшим за стену. Она подловила момент, и как только тот сунулся вперед, чтобы пустить стрелу, захомутала его петлей аркана вместе с луком и снова
потянула вверх. На этот раз помощь от мужиков пришла сразу, второй тугарин, дрыгнув ногами в проеме, был спеленат бечевой и брошен в тот же угол. Атака
была отбита, а когда наступило шаткое затишье, пленников повели к сотнику на
допрос, вместе со всеми пошла и Улябиха, как герой нерядового эпизода. Но
мунгальские воины на вопросы толмача отвечать отказались, они презрительно
усмехались и отворачивали морды в стороны. Тогда баба подскочила к толстому
нехристю и ударила его кулаком в лицо:
– Ты будешь говорить, поганая твоя ряха? – закричала она, норовя
нанести удар еще раз.- Нечисть ползучая, от тебя вонью тянет как от
помойного горшка. Ты когда мылся, раб своего шелудивого Батыги?
Пленный еще больше сузил щелки с раскосыми зрачками, от ярости у него
на губах запузырились белые клоки пены, он плюнул в лицо Улябихи тягучей
слюной, заставив ее срыгнуть от отвращения. Она никогда не видела такого
немытого убожества, посягающего на нее, ее имущество и жизнь, привыкла
ходить в баню каждую седмицу вместе с детьми и семеюшкой, и там отмываться
до громкого хруста кожи. Так было заведено у славян испокон веков. А тут
какой-то изверг из опаленных солнцем степей, где не моются с рождения, не
растят хлеб и не ткут тканей, а питаются как хищные звери и птицы кровавой
пищей, унизил ее плевком в лицо. Этого Улябиха снести не смогла, она змеей
метнулась к ратнику, стоявшему поблизости, выдернула из его ножен меч и
ударила наискось по черной от грязи шее пленного. Один раз и за ним второй, а потом перенесла удары на другого нехристя, упавшего от страха на снег, потемневший от копоти и крови. Никто из дружинников не успел перехватить
оружие из рук бабы, воины стояли вокруг и молча наблюдали за расправой. А
Улябиха, отрубив головы врагам, потащила их к городне из кольев. Так она и
вернулась на навершие стены с головами, насаженными на колы, укрепив их с
обоих сторон заборола, в котором отбивалась от врагов.
– Шальная баба, ничто ее не остановит,- оглаживали молодые ратники усы
и бороды.- Как только Званок с ней живет.
– Да так и живет, – усмешливо щерились дружинники постарше, успевшие
познать кровавые сечи со степняками, не ведавшими пощады. – Глаз не
поднимает...
Когда воеводе доложили про случай, он только развел руками, мол, все
идет к одному, сами, мол, решили стоять не на живот, а на судьбину. Чего
тогда спрашивать с заполошной бабы, переживающей за детей и за семью.
В первую ночь Вятка с товарищами, которых воевода переправил к Латыне
вместе с лучшими ратниками, не смог сходить на охоту к тугарам, потому что
Радыня после веча раздавал дружинникам и горожанам со сбегами места на
стене, поделив воев на десятки и сотни и поставив во главе своих гридней. Во
вторую ночь повторилась та же оказия, только теперь нужно было налаживать
самострелы, стреляющие круглыми тяжелыми пулями и болтами, больше похожими
на копья для богатырей. В заборолах установили заморские арбалеты, поражающие противника длинной стрелой на середине равнины, готовили к
отражению атак и китайские камнеметы с ложкой на конце долгого бруса для
укладывания в нее камней, с колесом с ручками для накручивания железной
пружины под ней. Начал подходить к концу третий день осады, всем стало ясно, что добром она не закончится. Назрела необходимость сделать вылазку в
становище врагов и устроить среди них погром, чтобы охладить нарастающий пыл
противника и заставить его задуматься о бесполезности штурма. Но половцы с
аварами и куманами, с ясами и косогами, недавними союзниками русских, и
другие кипчаки, продолжали беспрерывную атаку стен, подгоняемые тугарами и
мунгалами, идущими за ними и колющими в задницы остриями пик. Казалось, нашествию не будет конца, воины Батыги будут лезть на стены даже ночью при
свете факелов.
– Крепко достала их Улябиха, – скороговоркой сказал Бранок, примериваясь пустить стрелу из лука, который он принес из истобы, не
уступающего по мощности луку Вятки. – А мне не удалось подтащить на навершие
ни одного поганого, они падали с лестниц в ров от моих ударов ослопом как
переспелые шишки в сосновом бору, что за Жиздрой.
– У Смургая-половца, сбега с берегов Волги, тоже насажены на колы
несколько ихних голов, – осведомил друзей Охрим, пережидавший рой тугарских