Красная рябина
Шрифт:
Во дворе дома, куда они вошли, никого не было. Но на веревке висело только что развешанное мокрое белье. Значит, кто-то здесь был недавно, сейчас.
Постучали в одну из дверей. Никто не ответил. Толкнули дверь — она легко отворилась.
— Есть кто-нибудь?
Молчание.
Генка заглянул за пестрый полог и увидел… ноги.
— Можно? — спросила мать.
Ноги дрогнули, и из-под кровати вылез мальчик лет двенадцати-тринадцати. Оказывается, он мыл пол. Рядом стояло ведро с
— Я насчет комнаты. У вас не сдается?
— Нет, — ответил мальчик. С тряпки стекала вода, но он, видимо, нисколько не стеснялся, что его застали за таким «девчоночьим» занятием.
— Мне только сына. Я-то сама в санатории буду.
— У нас негде. Вы спросите в третьей квартире. Пойдемте, я покажу.
В чистой кухоньке резала лук городского вида кругленькая старушка.
— Ты, Сашок? — спросила она, протирая глаза.
— Я.
— Чего же ты рубаху на солнце повесил? Выгорит.
— Я, бабушка, жильцов к вам привел.
— А-а, — приветливо откликнулась старушка, — проходите, а ты, Сашок, покличь Тоню.
В комнате с нарядной мебелью было чисто. Висела на стене диковинная картина: не поймешь, что на ней — полоски и кубики; большая фотография с очень знакомым лицом и подписью чернилами: «Собратьям по искусству Петрушке и Юленьке от Ника».
Через минуту вошла девочка. Она поздоровалась и внимательно осмотрела Генку.
— Вот, Тонечка, постояльцы просятся.
— Я знаю, — ответила девочка. — Пусть. Наши не скоро приедут.
— Готовить ему или в едальню ходить будете? — спросила бабушка.
— В столовую? — не поняла мать.
— Ну да, по-вашему — столовая, по-нашему — едальня.
— Я была бы рада, если б вы смогли ему готовить.
— Только чтоб без заказу. Что нам, то и ему.
Мать посмотрела на румяную девочку, на приветливую, опрятную старушку.
— Я буду очень рада. Он в еде не капризный.
Потом договорились о цене, а Генка с тоской поглядывал во двор. Что он здесь будет делать? Мальчишка, как баба, стирает, пол моет, может, еще и обед варит, девчонка из себя взрослую корчит.
Но вечером, когда он снова вернулся сюда, все оказалось совсем по-другому. На качелях, привязанных к высокому развесистому дереву, взлетал к небу Саша. А на дереве сидела и ела какие-то ягоды вся перемазанная от них, как от черники, небольшая девчушка. Саша, заметив Генку, остановил качели, подбежал к нему:
— Пришел?
— Пришел.
— На море уже был?
— Был. Только мы еще не купались.
— Мы завтра за мидиями идем. Пойдешь с нами?
— Какими мидиями? — спросил Генка. Он в жизни ни о каких таких мидиях не слыхивал.
Слезла с дерева и девочка. Она была в одних трусиках, и все ее смуглое
Генка поднял голову и увидел, что все дерево усыпано ягодами, похожими на крупную малину или, скорее, ежевику, потому что они были черными.
— Это как называется?
— Что? Дерево? — удивился Саша. — Шелковица.
— Никогда не слыхал.
— Да ты что! Его еще тутовым деревом называют, а листьями шелковичных червей кормят.
— A-а, так это оно и есть?
— Ну да. Так пойдем завтра?
— А кто еще пойдет?
— Я, Алла, — показал он на перемазанную девочку, — Тоня.
— И она пойдет?
— Тоня-то? Конечно, пойдет.
Генка вошел в комнату и замер. Перед зеркалом, завернутая в пеструю скатерть, стояла Тоня. Волосы ее, подколотые гребнем, черной тучей вздыбились над макушкой. Она пристально следила за своим отражением. Поклонилась, вытянула руку вперед:
— Привет вам, сеньоры, — и увидела Генку.
Никогда не видел Генка, чтоб люди так краснели. Казалось, еще немного, и кровь брызнет с Тониных щек.
— Ты что подглядываешь? — закричала она.
— Я не подглядываю, тебя Сашка зовет.
— Мог бы постучаться.
— А я откуда знал, мне бабушка сказала «иди в комнату», я и пошел.
— А чего Саше надо?
— Завтра за мидиями идем, договориться.
Раным-рано — солнце еще только подымалось над горизонтом — отправились к морю.
У дома с голубой черепичной крышей Алла остановилась и, открыв дверь, крикнула в подъезд:
— А-ууу!
Подъезд весело подхватил ее голос и гулко понес по этажам.
Город остался позади. Лишь изредка попадались маленькие деревянные дома, до половины скрытые розовыми мальвами.
Первой по кромке моря бежала Алла. Она то и дело наклонялась, подбирала умытую, чистую ракушку, обточенный морем осколок стекла, интересный камушек.
Последней степенно шагала Тоня. Она скинула сарафан, и голову держала высоко поднятой, чтоб лицо загорало ровно.
Саша вдруг поднял ржавое без донышка ведро и понес его.
— Зачем тебе?
— В утиль, зачем еще.
— Сейчас ведь каникулы.
— А я для себя.
«Наверное, бедно живут, — подумал Генка, — денег не хватает». Он тоже стал оглядываться вокруг, не увидит ли еще что-нибудь подходящее. Но, как нарочно, берег был пуст. Золотился под солнцем песок и тянулся ровной полоской до самого горизонта. Ничего не было, кроме песка, моря и неба, бездонно синего и заманчивого.
— Вот почему, скажи, когда долго смотришь на небо, так и тянет полететь? — сказал Генка.
Саша подумал немного.