Красные курганы
Шрифт:
В ушах у Константина звенело, будто где-то рядом кружились комары. Тоненький такой звон, назойливый. Перед глазами все плыло, лики князей кружились в нескончаемом хороводе все быстрее и быстрее, пока не слились в одно разноцветное пятно, сменившееся багровой пеленой.
Очнулся он уже в соседней светлице, на лавке, покрытой мягкими шкурами. Рядом у стола возился какой-то крючконосый мужичок с ярко выраженными семитскими чертами лица – даже не еврей, а карикатура на него.
– Ничего-ничего, княже. Если Мойша сказал, что все будет хорошо, таки оно и будет хорошо, – пообещал он, увидев, что Константин очнулся. – Сейчас я настой изготовлю. Ты его выпьешь, и тогда тебе не надо будет падать без чувств. Правда, он горький, но тут уж ничего не поделаешь. Полезное почему-то всегда невкусно, – бормотал он, продолжая
А в гриднице тем временем решали дальнейшую судьбу рязанского князя. Окончательное постановление приняли после того, как князь Ярослав в своем слове полностью разбил в пух и прах все доводы Ингваря Ингваревича. Брату его Давыду и вовсе слова не дали – молод еще.
Ярослав говорил горячо и уверенно, но словами не частил, не торопился, растягивая миг своего торжества.
– Зрите сами и ведите подсчет, – предупредил он. – Перво-наперво срок возьмите, в кой он всех немцев разбил. Успел бы он так быстро их одолеть, ежели бы епископ с ним по-честному воевал? Да ни за что. Это раз. За короля венгерского сам скажу, а мой тесть Мстислав Мстиславич подтвердит, не дав соврать, – и впрямь он, не иначе как по подсказке легата, привез с собой из святых земель воев немецких и разместил их недалеко от Галицкого княжества! [146] Это два. Теперь о монголах. Всем известно, что он своего Стояна с полком вниз по Дону отправил. А для чего? Да на подмогу им. Если те с ясами сами не управились бы, то рязанцы им в спину ударили бы.
146
Речь идет о рыцарях Тевтонского ордена, которых венгерский король Андрей II после неудачного крестового похода действительно пригласил на свои пустующие земли, разместив их в Трансильвании.
– Да неужто по его просьбе монголы на Русь пришли? – подивился Мстислав Романович.
– И я что-то в том сомневаюсь, – вставил словцо галицкий князь.
– А я нет. Мы все слыхали, как он за послов их в заступу шел. Мол, негоже их забижать и прочее. Почему? Ну а теперь причина-то понятна. Словом, как ни верти, все сходится.
– Все равно что-то не верится мне, – упрямо произнес Мстислав Удатный. – Не похож рязанец на Иуду, верой торгующего.
– Не похож, говоришь? – поднялся со своего места Владимир Рюрикович.
Он размашисто осенил себя двоеперстием, низко поклонился в красный угол, где теплилась лампадка перед пятью иконами, и заявил во всеуслышание:
– Иные из вас могут помыслить, что у Ярослава Всеволодовича злобой на рязанца душа наполнена и потому он так рьяно тщится уличить его. Оттого вы и верите ему не до конца. Мне с Константином Володимировичем делить нечего, однако я вот что скажу. Те людишки торговые, о которых в грамотке говорилось, и впрямь у меня были. Две седмицы назад заглядывал ко мне торговый гость по имени Иоганн. Сам он из рижских купцов. Принес мне подарок малый да все пытался выведать, думаю ли я роту сдержать, что дадена была мною, или как? Долго он возле меня вертелся, а потом, так и не узнав ничего, впрямую сказал, что надо бы, мол, рязанскому князю покориться, потому как рука у него сильная и он всюду порядок наведет, а папа римский за благодарностью не постоит.
– И у меня такой гость был. Даже чуть ранее твоего, – добавил Мстислав Романович. – Стало быть, не врет грамотка, – подытожил он и обвел всех присутствующих строгим взглядом.
Возражений не последовало. Все молчали, но думали по-разному. Братья Ингваревичи, сторонники Константина, сидели приунывшие и растерянные. Они не знали, что сказать, к тому же определенную роль сыграло и само поведение рязанского князя, который и говорил не как обычно, и оправдывался так нерешительно, словно и впрямь был виновен.
Мстислав Удатный вроде бы тоже уверовал в подлые сношения изменника с папой римским. Во всяком случае, такой вывод можно было сделать из его сокрушенных вздохов и приглушенного бормотания:
– На кой ляд он это затеял? И почто он так? Нешто иначе нельзя было?..
Ярослав же сидел сияющий, как начищенная бронь. Сбылось все-таки, добил он рязанца.
Киевский князь, которому стало не по себе от такого неприкрытого злорадства,
– Посему я так мыслю. Коли вина не доказана до конца…
– То есть как не доказана?! – взвился на дыбки Ярослав.
– Охолонь, княже, – сурово произнес киевский князь. – Где его рука на письменах?
– Людишек его допросить, – предложил Ярослав. – Небось все скажут.
– Его людишки за своим князем в огонь и воду пойдут и живота свово не пожалеют. Ежели мы ему ныне приговор вынесем, завтра рязанские рати под Киевом встанут, а вои у него добрые и начальные люди, [147] даром что юнцы сопливые, а тож не лаптем щи хлебают. А нам токмо смуты на Руси ныне не хватает. Потому и предлагаю я с судом над рязанцем малость погодить. Одначе и выпускать его просто так негоже. Мало ли что он удумает. Ежели и впрямь истина в грамотке говорилась, то Константин Володимерович на воле много бед сотворить может. Стало быть, монаха – в пыточную, а князя – в поруб. В мой поруб, – уточнил он сразу же. – Послов же этих монгольских…
147
Начальные люди – то есть первые, стоящие в начале, впереди, во главе. Так на Руси назывались тогда руководители, в том числе и воинские. Отсюда впоследствии и пошло слово «начальник».
– Дозволь, Мстислав Романович, я слово молвлю, – легко поднялся с места неугомонный Ярослав. – Ежели князь Константин так ратовал за то, чтобы жизнь им оставить, то я мыслю, что их умертвить надобно. Заодно и прочим нехристям урок будет. Глядишь, убоятся и уйдут. А нет, так побить мы их все едино побьем. И время подходящее. Трава в степи уже вовсю зазеленела, так что корм коням имеется. Воевать у нас и без рязанца есть кому. Коли забыли, так я напомню. Вот он, близ меня сидит, удача наша живая, Мстислав свет Мстиславич. И говорю я так не потому, что в родстве мы с ним, – повысил он голос, – а потому, что… – Ярослав запнулся, но затем махнул рукой и сказал по-простому, с веселой улыбкой, не совсем гармонировавшей с его изуродованным лицом: – Да вы и сами все знаете, как он да что. Опять же киевские вои в бою завсегда крепки были, а про смолян и говорить нечего, они давно всем себя показали. Так что будет и нам добыча, и нехристям побоище. Чтоб зареклись они раз и навсегда к нам ходить. Про Константина же я так скажу. – Мстислав Романович насторожился, но оказалось, что зря. – Великий князь киевский все славно решил. Негоже Рюриковича карать, не разобравшись. А побьем монголов этих, тогда уж и с ним разберемся. Может, даже и… – Он замялся на секунду, но все-таки вымолвил с некоторой неохотой: – Может, и отпустим, изгнав с Руси. Пусть идет куда пожелает, хоть на Угорщину, хоть к папе своему разлюбезному. Тогда сам, на своей шкуре почует, каково оно – объедки с чужого стола подбирать.
– Еще кто слово взять желает? – медленно спросил киевский князь и покосился в сторону Мстислава Удалого.
Тот поморщился, затем с тяжелым вздохом произнес:
– Чего уж тут. Верно сказываешь, брате, – недосуг ныне. Опосля решим.
– Ну, так и быть по сему, – приговорил Мстислав Романович.
Далее же все пошло как обычно. Князья обговаривали, кто и сколько воев приведет, где лучше встретиться, куда дальше пойти. Разговор шел бодро и делово. К вечерне еще не звонили, как обсуждение было закончено.
«Вот что значит – рязанца нет, – умиротворенно вздохнул киевский князь. – Всегда бы так».
Подозвав к себе уже после трапезы дворского, сухого и мрачного половчанина Бурунчу, он распорядился:
– Рязанского князя – в мой поруб. Держать в чести, но, окромя лекаря, ни единой души к нему не пускать. И гляди мне, головой за него ответишь! Чтоб когда вернемся, он живой и здоровый был.
Константин же так и не вышел из состояния тупого оцепенения. Кое-как, опираясь на двух дюжих дружинников, добрел он до места своего заточения, под которое спешно переоборудовали одну из опустевших подклетей с двумя узенькими – только комару пролететь – окошечками, затянутыми мутной пленкой из бычьего пузыря. Туда уже успели занести стол, лавку и еще одну, пошире, на которую спешно накидали звериных шкур, а чуть позднее принесли подушку, стеганое атласное одеяло и соломенный тюфяк вместо матраса.