Крепость
Шрифт:
— Но однажды такое уже было? — спрашиваю несмело.
— Да. И было почти в открытую. Это было во время компании в Центральной Атлантике, и ее прекращение было лишь временным явлением.
Старик загнал меня в угол своей болтологией. А он еще добавляет:
— Постарайся понять: мы отсюда не можем видеть всю обстановку на фронте.
Голос его уже не басит раздраженными интонациями, и даже в фигуре что-то изменилось. Теперь он выглядит скорее подавленным, чем возмущенным.
Откашлявшись, Старик коротко бросает:
— Время терпит… Rien ne va plus …
Передернув плечами, добавляет: «Вот так-то» и грузно глубоко вдавливается в свое глубокое кресло.
Скольжу взглядом мимо Старика в панораму бухты. Погода стоит прекрасная, а значит, скоро заявятся самолеты.
Вид аэростатов заграждения раздражает: они выглядят отвратительно — напоминают то толстые, безобразные пенисы, то разожравшихся гигантских серых гусениц.
— Без полного задействия Люфтваффе нам предстоят трудные дни, — начинает Старик вновь, — И в первую очередь здесь, в Нормандии…, — и едва слышно добавляет, — Дьявольщина!
Вдруг кресло Старика издает визгливый скрип, и он резко хватается за край стола:
— Представь, мы теряем на фронте в Нормандии более 300 человек в день! — Старик говорит странно глухим голосом.
Цифры точные. Но, скорее всего, Старик получил их не из сводок Вермахта. А я не могу сейчас спросить его об источнике этих данных. Старик продолжает:
— Нам не хватает артиллерийских боезапасов. Не хватает и бензина. Добавь сюда практическое отсутствие снабжения из-за очевидного превосходства противника в воздухе.
— Но без боеприпасов и бензина…
— Да. Все это долго не продлится, — перебивает меня Старик и снова умолкает, погрузившись в размышления. Пауза длится, пока он ровным, как и раньше, глухим голосом не продолжает:
— Все это довольно странно: вновь встречаются старые противники…
Поскольку я при этих словах недоуменно смотрю на него, он поясняет:
— Роммель и Монтгомери. Они знают друг друга с Африки.
— Я об этом и не подумал…
— Земля круглая и вертится…
Погружаюсь в мысли о фронте Вторжения. Затем говорю:
— Никогда ранее не видел настолько плотно укатанного снарядами города как Caen.
— Корабельные орудия! — ворчит Старик, — Тяжелые «чемоданы», диаметром до 45 сантиметров, летят по воздуху.
— Полагаю, что никто не смог заранее предупредить и эвакуировать население города, — рассуждаю вслух, — Это выдало бы планы Вторжения противника. А потому и раздолбали весь это город.… Как говорится: законы войны!
— Да уж! — бормочет Старик. И опять своим странно- глухим голосом произносит: — А теперь представь-ка себе, что мог бы сделать настоящий подводный флот с современными подлодками вблизи побережья на мелководье! Ну не тремя же подлодками атаковать противника!
— Тремя подлодками?
— Так точно! Когда началась вся эта заваруха, мы не смогли выбить ничего, кроме трех подлодок — всего трех! — голос его звучит резко и язвительно, — Уму непостижимо! Прямо у порога дома выстроились корабли врага с огромным количеством груза и десанта, их было столько, сколько мы еще не видели, а у нас не было ничего, чтобы атаковать этот огромный десантный флот — мы стояли и молчали!
— А разве подлодки не готовились к отражению Вторжения?
Старик долго думает, а затем полушепотом произносит:
— Если бы мы знали, что будет это Вторжение, создали бы группу «Landwirt».
— Какую?
— Ты не ослышался: Ландвирт!
— Придворные писаки командующего подводным флотом поумничали, — говорит Старик с явной иронией в голосе, — Группа Ландвирт должна была состоять из 35 подлодок типа С-VII. У нас в Бресте их было 16. Из этих 16 только 8 имели шноркели. Чтобы достичь цифры в 35 подлодок, надо было сбить в кучу все, что может передвигаться под водой. Даже из Норвегии были вытянуты подлодки — все без шноркелей и с командирами, которые едва от мамкиной сиськи оторвались. Из 13 извещенных подлодок едва ли 7 смогли прийти в район сбора.
Резкий звонок телефона прерывает Старика. Адъютант резким голосом что-то отвечает. Двойные двери прикрыты так плотно, что не понимаю ни слова. Затем снова раздается стук пишущей машинки.
Старик ничего не говорит, даже не поворачивается к двери. Словно его нет. Что-то уж слишком часто он так ведет себя. Иногда, посреди разговора он словно впадает в прострацию. Меня бы не удивило, если бы вместо него за столом вспарила бы серо-белая прозрачная масса.
На этот раз Старик замолчал надолго. Кажется, прошла вечность, пока в нем вновь затеплилась жизнь:
— Судя по всему, Союзники не намерены здесь наступать, — бросает он вдруг, — Если они не обманывают…. Думаю, начнут в Дьепе.
Что ТЕПЕРЬ хочет Старик разыграть передо мной? С чего это он взял Дьеп? И как он попадет туда, если что? Он же не может внезапно развернуться на все 180 градусов! И это совсем не Дьеп! Это полномасштабное ВТОРЖЕНИЕ!
— Дьеп был всего лишь попыткой, внезапным налетом, — произношу с вызовом.
— Но все это звенья одной цепи!
— Попытка того, что готовится теперь. Это вообще нельзя сравнивать. Хочешь, не хочешь, а надо признать: дальше это длиться не может, они скоро двинутся из своих укрепрайонов и тогда мало не покажется!
— Придержи коней! Жди и пей-ка лучше чай, — отвечает Старик.
Он что, хочет вывести меня из себя? Чертов кликуша!
— Шербур уже пал. И это факт. А с ним у Союзников оказался в руках огромный морской порт.
— Мы разнесли его в прах! — бросает Старик.
— Да они его в миг восстановят!
И это правда: теперь они будут наносить удар за ударом! Но с чего бы это я так возмущен, если ясно, что Старик прекрасно знает, что часы идут не останавливаясь — а здесь разыгрывает этакого ханжу?