Крепость
Шрифт:
Черные станины портовых кранов стоят наполовину скрытые в туманной вате, напоминая изящные игрушки, укрытые от поломки. Над городом четко видны аэростаты воздушного заграждения.
Подойдя к порту ближе, буквально окунаюсь в движение тумана. Плотная масса наплывает, образуя серо-белые полотнища. Светло-белое пятно в двух шагах становится отчетливо белым. Никаких сомнений: это пятно — солнце! Изящные изгибы тумана и светлое солнечное пятно: впечатление, как от японского рисунка тушью. Туман становится реже. Полотнища превращаются в вуаль, колышущуюся над портовым бассейном. Немного погодя и вуаль тончает, рвется, тает, и взгляд прорывается сквозь нее. Становится виден пирс с небольшим маяком и зенитной установкой перед ним. Видны теперь и зенитки наверху куба Ангара.
Все покрывает странный свет. Солнце светит сквозь тонкую газовую вуаль и вид его бледен и тускл.
Зенитчикам, наверное, нравится, когда все в тумане: для них время отдыха. Но вот туман рассеивается и сходит на нет.
И тут же вопят сирены воздушной тревоги. Эти накатывающиеся волны гудков и воя охватывают меня. НИКАК не привыкну к их жуткому вою! Две сирены находятся где-то поблизости. Дерьмо! Дерьмо!
Как везет этим томми! Занавес поднимается, и представление начинается: резко и сразу.
Словно дробь из гигантского барабана и литавр гремит, бьет, хлещет, ревет, лает со всех сторон. И сквозь эту какофонию звуков прорывается ровное звучание: швейные машинки без глушителя.
Лоскуты крыш отражают барабанную дробь. Языки пламени вырываются из стволов зениток. Лайтнинги стреляют трассирующими снарядами. Расчеты поджарятся у своих легких зенитных установок как поросята! Они беззащитно суетятся у своих зениток на крышах. Но отбиваются как черти: трещащие молотки так и летят из легких жерл….
Со стороны порта доносится многократно усиленное эхо. Все корабли порта стреляют из всего, что способно стрелять. Мне видны яркие змеи, вылетающие из тени под корабельными надстройками. Даже миноносцы выпускают полные магазины трассеров. Но, кажется, что вся эта катавасия не производит никакого впечатления на Лайтнинги и Мустанги. Эти летающие крепости, наверное, имеют отличную броню! Проклятые собаки! Вот два самолета летят так низко, будто хотят прогладить брюхом крыши домов.
Внезапно все смолкает. Словно некий дирижер закрыл свой оркестр. И тут же там, где располагается торговый порт, поднимаются клубы черного дыма и копоти. Та же картина и около морского училища.
Внутренний голос говорит: вот панорама войны — да, та еще картина!
Я одновременно и взволнован и утомлен увиденным. Желание порисовать в старой гавани испарилось: все покрыто чадом вместо белого тумана, и так и остается надолго. А потому — назад, во флотилию, хотя я бы с удовольствием пошатался бы по городу.
Сажусь в своей комнате, чтобы записать увиденное, но мысли вьются около Старика. Чем чаще я думаю о нем, тем реже могу прийти к правильному решению даже тогда, когда говорю себе: Не хочу больше его видеть, он появляется с другой стороны.
Я свидетель того, как он одомашнивает флотилию, хватает все, что может, для ее блага. Гораздо более активно, чем его зампотылу. Конечно, его не привлекает провиант или алкоголь, но различные материалы для внутреннего обустройства флотилии — его стихия.
Старик разузнал, где находится склад мебели, материала для штор и всяких других материалов и оборудования, и кто является советником-интендантом ВМФ, курирующим данный склад. И вместо нападений на конвоируемые караваны судов, Старик направляет все свои атаки на таких вот интендантов, проявляя при этом не меньше упорства и хитрости чем прежде. И если бы он понравился какому-либо интенданту так, что тот удовлетворил бы требования по флотилии, большего бы удовольствия Старика нельзя было бы представить. Старик применяет свой старый прием: подстерегает и бьет без промаха в нужный момент и тогда его противнику крышка!
Рано утром опять смываюсь из флотилии. Хочу добраться автобусом до большого разводного моста, а потом дальше пешком до Бункера: как можно дальше от флотилии.
Внутри чувствую, как все более растет моя удаленность от слепой веры в Гений Фюрера, и как с каждым днем, все более непонятным становится мое пребывание здесь.
При все при том, моя obsession восприятия с каждым днем лишь усиливается. Словно из последних сил стараюсь запечатлеть в мозгу все, что видят мои глаза: распухшие формы железных жалюзи сгоревших магазинов, причудливость сплавленных взрывами цинковых крыш, дикие жесты выгнутых взрывной волной железных балок, жалкое убранство все еще открытого кафе, разводы маскировки на стенах и покалеченных взрывами стволах платанов перед разбомбленными казино….
Останавливаюсь посреди моста, и крутясь вокруг своей оси, осматриваю и стараюсь запомнить окружающую панораму: крепость, часовой с подбородком Щелкунчика, ремень каски, словно черта углем на белом лице, глаза, спрятанные в тень каски…. А внизу справа, словно на параде, выстроились бетономешалки и как муравьи суетятся толпы рабочих Организации Тодта. Их инженеры величают себя не иначе, как «Фронтовые инженеры». Я знаю, что они часто попадают в рискованные переделки и потому так себя именуют, потому что война диктует совершенно иные условия, чем мир: «Выигранное время важнее, чем вероятный риск!» Этот лозунг и взят ими на вооружение.
Вот вижу паровой молот для забивки свай, что впихивает в портовую землю швартовые палы и каждый раз, когда он наносит удар, в воздух взмывает, словно знак веселого пыхтения, серо-белое облачко пара. Рассматриваю перламутровый платок неба над рейдом, толпящиеся здания Арсенала, лес из каминных труб, торчащих из крытых шифером крыш, яркие как ртуть банки меж расцвеченных суриком тральщиков, черные решетки портовых кранов….
В гавани вода мертва. Мертвая вода: ее поверхность покрыта грязными пятнами нефти и машинного масла. По каменистой кромке вода обозначает сама себя: радужная линия из масла и мазута.
Там и сям можно видеть ветровые наносы песка и земли между зданиями складов, гаражами и зданиями верфи — они напоминают гусиную кожу над этой мертвой водой. В воздухе ощущается запах смолы, дыма и гниющих водорослей. То и дело завывают сирены и замолкают. Перевожу дух.
Глазу не на чем остановиться в этом шквале форм. Взгляд выхватывает слишком много за один раз. Надо попытаться — словно в руках мольберт — привести увиденное в некий порядок: все эти краны, мачты, дымовые трубы, рангоуты, реи, на переднем плане должны быть сильно окрашены и аэростаты заграждения, что причудливо оттеняют небо. В огромном треугольнике неба висит черно-фиолетово-коричневый чад. Тут и там облака пара, напоминающие цветную капусту.