Крепость
Шрифт:
Солнце пробивается своими лучами сквозь просветы облаков, и привносят к хаосу линий напряженное изменение многоуровневого освещения: целый ряд окон отблескивают своими стелами. Кабина крановщика одного из кранов сигнализирует стеклами фонаря. Корпус какого-то корабля пылает во всем красном великолепии. То, что прежде было всего лишь суриком, стало теперь насыщенно красным. Даже жалкая чернота стала бархатной. Окрашенные белым палубные надстройки стали слепящими глаза пятнами. Даже серый щербатый бетон, кажется, стал ярче. А один плавучий кран, благодаря особому эффекту освещения, стал плыть, как по небу.
Словно считая, что достаточно попозировало, облачное покрывало закрывается и все опять становится черным, скучным, жалким и серым.
Из хаоса вдруг выскакивают два сторожевика, бывшие когда-то рыбацким шхунами. Блики семафоров, сирены: сторожевики идут в охранение. Не хотел бы я быть на одном из них.
В конце фьорда гавани располагается верфь. Вижу, как там работают с железными листами, словно они сделаны из бумаги. Небо над верфью серое. Черные краны делят его на правильные геометрические фигуры. Наверное, так выглядит местность с буровыми вышками: мрачно, угрюмо и пугающе. Погода на западе начинает меняться.
Пробираюсь сквозь строй чугунных, черно-коричневых чушек, к складу морских навигационных знаков.
Где-то далеко впереди ползет суденышко: будто улитка. Небо меняется, а с ним и зеркало рейда. Вот оно яркое, а вот, стоило лишь облакам закрыть солнце, потемнело, но в следующий момент опять яркое.
Карабкаюсь по тросам и каким-то проржавевшим железякам, чье предназначение уже не узнать. Запыхавшись, присаживаюсь на огромное звено якорной цепи и поражаюсь тому, как причудливо вырезан нос какого-то китобойного судна.
Мимо меня проходят парни в жестких брезентовых робах. Они двигаются в этом такелажном обмундировании так тяжело, словно в броне, а их красные от сурика руки выглядят так, будто они пришли с бойни.
Отдохнув, плетусь дальше мимо стройплощадок, миную переплетение рельсовых путей мимо огромных куч песка цвета охры, в направлении Бункера. По какой-то стремянке высотой с дом, по ее красным ступеням, забираюсь на узкую сторону циклопического сооружения и оттуда на крышу Бункера подлодок — гигантскую серую плоскость. Под моими ногами семь метров толстого, особо сильно армированного железобетона, и отсюда я могу одним взглядом охватить всю гавань и весь рейд.
Стоящая в Бункере подлодка принимает в свое чрево совершенно новых «угрей». Бог знает, как прицепилось к торпедам это название — «угорь»! Торпеды чертовски не похожи на этих длинных морских обитателей, угрей. Когда торпеды лежат на стеллажах, они производят скорее непристойный вид: выглядят как огромные, сложенные штабелем пенисы. Однако довольно дорогие пенисы. Здесь хранятся торпеды стоимостью, наверное, в миллион марок. Висящий над ними раскоряченный паук крана завершает собой эту похотливую картину Великого Германского Рейха. Отдельно лежит торпеда для парохода — полностью снаряженная — тоже стоит прилично. С так называемым отрицательным эквивалентом.
Чувствую, что от этих невеселых размышлений у меня невольно кривится лицо. Хочу вывести какие-либо итоги из увиденного, но в голове полная каша. Тяжело бьется мысль: «Нанесение ущерба в качестве желаемого возмещения такого же ущерба — уничтожение в качестве цели неимоверных потуг» — для меня это полный бред.
На лодке открыт торпедный люк, погрузочный лоток закреплен, один «угорь» уже висит на крюке крана и отсвечивает тусклым серебром в свете Бункера. Вот его голова исчезает в темном люке.
Доносятся голоса: «Хорошо пошла!» — «Подмажь вазелином — еще лучше будет» — «Как в гладкой вульве» — «Точно — ха-ха-ха!» — «Суй! Суй! Суй еще одну!» — «Вижу, парни точно говорят: ««Хорошо смажешь — хорошо вдвинешь!»» — «Схвати себя за задницу и пощупай — там она еще или нет».
Хороший совет! Мне бы тоже не мешало ущипнуть себя за задницу — и на несколько минут ощутить, что я еще ЖИВУ.
Иногда со мной происходит так, что несколько часов чувствую себя не в своей тарелке. Как, например, сейчас в этом Бункере. В такие моменты я воспринимаю мир как сквозь пелену тумана или сквозь матовое стекло не очень чистого объектива фотоаппарата.
Но всегда ли может помочь щипок за задницу?
Бывают дни, когда все кажется словно удаленным от меня. И тогда меня охватывают неясные предчувствия, как во сне: Я словно облако — то забираюсь, то опускаюсь в НИКУДА.
Иногда ночами не могу уснуть долгими часами, и что-то обдумываю и над чем-то размышляю, потому что во мне беспрерывно крутятся разные виденные картины: неясные, расплывчатые, туманные. Хорошо проэкспонированные, и в то же время блекло-белые, молочно-туманные….
— Народ с 1-ой флотилии переезжает, — объявляет Старик в столовой. — Куда это? — интересуется оберштабсдоктор. — В Бункер — Ангар, построенный Организацией Тодта! — отвечает Старик, — Морское училище полностью разбомблено. Во время последнего воздушного налета у них было много убитых.
— Могу лишь удивиться, что у нас ничего подобного не произошло, — произносит Доктор.
Ради Бога! Не сглазить бы! Мелькает мысль. Так: тьфу-тьфу-тьфу и трижды сплюнуть!
— А почему они не перебираются в штольни за Бункером подлодок? — спрашиваю громко.
— Они уже заняты. Их разделили между собой Комендант крепости и Морской комендант. Есть еще три штольни, но одна из них хранилище припасов.
Мне приятно, что Старик охотно отвечает, и продолжаю поддерживать разговор:
— Комендант крепости — Морской комендант: как можно вообще разделить компетенцию в чем-то?
— Согласно приказу, такие опорные точки флотилии как оборонительные позиции, должны находиться в распоряжении и быть подконтрольными БКОО т. е. Брестскому Командованию Объединенной Обороны.
— Это еще что за зверь — Брестское Командование Объединенной Обороны?
— Я же и пытаюсь тебе это объяснить, — терпеливо говорит Старик, — Это значит, что мы находимся в прямом подчинении у Морского коменданта — точно так же, как и военно-морские артиллерийские части. Общее же руководство осуществляет контр-адмирал Келер — он отвечает за оборону побережья.