Крепость

Буххайм Лотар-Гюнтер

— Приказ командира! Господина лейтенанта доставить на борт! — слышу рев боцмана.

Меня охватывает гнев: швыряю кисть на мостовую, туда же летит мольберт, и резко ругаюсь:

— Проклятье, что значит весь этот цирк?

Унтер явно ошарашен:

— Приказ командира! — только и может он произнести тихо.

Под эскортом патруля волокусь обратно по Jetee de l’Ouest и затем следую за ними по косолежащему трапу. Несколько человек стоят в малярных робах. Какой-то унтер с оснасткой стоит навытяжку: «Сюда, господин лейтенант!»

Ногу выше, голову вверх, полутемный спуск, узкий коридор: вперед или назад? В конце переборка. В голубой куртке с четырьмя полосами: три широких и одна узкая, за письменным столом, сидит шкафоподобный директор банка, с мясистым, раскрасневшимся лицом. Едва поднимаю руку в приветствии, как он поднимается с места и ревет:

— Как вас зовут? Из какой вы части?

Вместо того, чтобы ответить, с подобострастием, как можно более по-граждански, говорю:

— Разрешите спросить, господин капитан, благодаря каким своим заслугам я обязан этому почетному эскорту?

У директора банка в морской форме, мгновенно вздулись вены на висках от гнева и он рявкает:

— Как вы посмели не выполнить мой приказ?!

Я потерял дар речи: не могу понять, что взбесило этого мужика? А тот все орет:

— Вы посмели, без моего на то разрешения, рисовать мой корабль!

Вот этот несуразный пароходик? Я прямо огорошен. Хочу ответить, но не могу, потому что в этот миг из красного от гнева лица снова несется:

— Как вы посмели без моего на то разрешения, без всякого доклада мне, рисовать мой корабль?! — и опять гневный рык сотрясает каюту: — Без моего командирского разрешения?!

Это словно сцена из театра абсурда. Безумие какое-то: я едва ли принял во внимание этот гротескно раскрашенный пароходик в доке! Хотел было объяснить этому чокнутому, что меня более интересуют старые грузовые ангары и французские рыбацкие лодки, да еще брандер, но никак не его закамуфлированный пароходик, но молчу.

На темных досках задней стены вижу герб, висящий на трех желтых медных цепочках, под ним четыре громоздких кресла. Широко открытыми глазами впитываю в себя совершенно невоенное убранство каюты, синие жилы на носу чокнутого капитана, его толстенную фигуру, поперечные складки на впритык сидящей на нем форме.

— Что вы себе позволяете?! — ревет мой противник вновь, — Я могу предъявить вам обвинение в нарушении приказа! Кому вы подчиняетесь в дисциплинарном порядке?!

— ВМоВК «Запад», в Париже! — лепечу в ответ.

— Это еще что за что?!

— По ВМоВК «Запад», я ответственен за подлодки — моя рота ВМоВК в Ла Боле у Сен-Назера, господин капитан!

— Я сам знаю, где находится Ла Боль! — рявкает капитан, — Я хочу, в конце концов, узнать, кто является вашим непосредственным начальником!

— Вероятно, господин корветтен-капитан Фукс из ВМВК, отдел ВМВК Печати ВС, — предполагаю я, — А в данный момент я непосредственно прикомандирован к 9-ой флотилии подлодок кригсмарине. Командир — господин корветтен-капитан Генрих Леманн-Вилленброк. Если господин капитан….

— Вы! Вы!…

На подбородке ощущаю капли слюны вылетающие из его рта. Ну, это уж слишком!

— Если господин капитан постарается не плеваться, я очень оценю это!

Реакция последовала мгновенная: лицо его стало свекольного цвета, легкие заработали словно насосы, а затем разнесся звериный рык:

— Так… так…. Невероятно! С такой неслыханной дерзостью говорить со мной! Да я Вас сейчас…

Вместо того, чтобы что-то отвечать, я освобождаюсь от мольберта, кладу его на письменный стол, прямо поверх каких-то бумаг и лезу в бумажник.

Опершись на свободный участок стола крепко сжатыми кулаками, и откинув тело чуть не на полметра, капитан смотрит на меня широко открытыми глазами. Едва подав ему аусвайс, как можно более равнодушно интересуюсь:

— Господин капитан считает меня шпионом?

Капитан старается выхватить удостоверение у меня из рук, но я крепко держу его за верхний край: — Извините, я не могу выпустить удостоверение из рук! — заявляю отважно.

Изверг кажется в первый раз смущенным, а я пру напролом:

— Вот здесь Вы видите мою работу. Больше о ней нечего сказать. Вы мне ее испортили! Кстати, Ваш корабль, убедитесь-ка сами, я вообще не брал во внимание!

Что-то произошло с моей обычной сдержанностью: Я буквально киплю от долгое время сдерживаемого внутри гнева и непреодолимого желания сцепиться с этим скотом. Но тот, все еще трясясь от ярости, выхватывает из моей папки несколько листков, где серым цветом, на коленкоре отпечатан фотопропуск с изображением печати Верховного Командования Вооруженных Сил. На его красном, рифленом подбородке выступили крупные, блестящие в боковом свете капли пота.

Наконец этот изувер, более-менее нормальным голосом негромко говорит:

— Немедленно покиньте мой корабль!

— О Боже! Ну и компашка! — стону, когда держа под мышкой мольберт, вхожу к Старику, чтобы доложить о прибытии в расположение.

— Чего ты так? — удивляется тот.

— Свара — мать их так…

— С кем?

— С командиром минного прорывателя, там внизу, в доке. Ты его знаешь?

— Не имел удовольствия. Сядь и передохни. Не понимаю, чего ты кипишь?

Но меня уже понесло!

— Что тут понимать, ради всего святого? Вообще-то я хотел бы знать, что такого секретного на этом пароходике? Сотни французов каждый день могут спокойно его сфотографировать — из сотни окон он как на ладони. Кого интересует это корыто?

— Наплюй и разотри! — машет рукой Старик, — эти господа просто не в форме.

— Так я что, каждый раз увидев перед собой в бухте десятки кораблей, которые собираюсь рисовать, должен докладывать о себе каждому из капитанов?!

— Жизнь жестокая штука! — только и отвечает Старик.