Крепость
Шрифт:
— Товарищи, мы с вами находимся на подлодке. Вы получили на лодке закрепленные за вами места. Вы не вправе покидать эти места во время всего похода, кроме как в случае выравнивания дифферента подлодки… — он с трудом откашливается, прежде чем, переступив с ноги на ногу на узком настиле, продолжает: — Помните: После погрузки судно не должно иметь крена, а его дифферент должен быть в допустимых для нормальной эксплуатации пределах!
Фальцетом поет, думаю про себя — и: К чему только весь этот инструктаж!
— И никакой беготни в Выгородку Х! Для наших гостей: Выгородка Х — это уборная, называемая также Triton, по простому — гальюн. Мочиться в банки. По-большому — там разберемся, что нужно делать. Многим придется спать на боевых постах. Максимальное внимание — приказ для всех. Вы должны оставаться на выделенных Вам местах, тогда все пройдет хорошо.
— Или плохо, — ворчит мне прямо в ухо маат с бородкой клинышком.
— Сколько же их теперь здесь? — спрашиваю его, когда командир готовится к молитве перед походом.
— Штук 50. Всех серебряников.
— Безумие! — вторит, словно он кукла чревовещателя, какой-то мореман рядом со мной остробородому маату.
— Это всего только на несколько дней, — отвечает маат.
Не могу различать на слух, звучит ли это с сарказмом или примирительно. Я напряжен до самого предела. Это прощание окончательное: Сюда я больше никогда не вернусь. Пробковыми подошвами чувствую, как лодка легко покачивается. Начинается. Скоро отдадут швартовы, и затем мы двинемся в неизвестность. Ощущаю удушье в горле. Все-таки большое различие, на какой стороне стоишь при церемонии прощания: на скользком решетчатом настиле подлодки или на твердой бетонной пристани.
— Чертовски сильное моральное состояние! — бормочет кто-то.
Хотя и не холодно, гусиная кожа покрывает всего меня. Вода никогда еще не казалась мне в бассейне Бункера такой черной. Выглядит как дрожащий лак.
— Ну, дай нам Бог! — доходит вполголоса от Старика, который снова прибыл на лодку. Слово «дай» едва слышно за звучащими выстрелами.
— Итак, вперед, за новыми ощущениями, — говорю в ответ, и внезапно слезы наполняют мои глаза.
Проклятое дерьмо, трижды проклятое дерьмо, освященное свыше, изнасилованное своим таинством дерьмо! Только не проявлять сейчас никаких эмоций. Сжать скулы, стиснуть зубы, собрать всю волю в кулак. Мы все брошены. Мы здесь на борту и те, там, на твердой пристани. Это сделали эти свиньи. Все, что нам остается теперь делать — это изображать хорошую мину при плохой игре. Идти испытанным переменным курсом широкими галсами: Все же никто другой теперь этого за нас не сделает, когда мир висит на крючке! Как же долго все это будет еще продолжаться? Просто цирк! Сверх глупый театр! Быстренько покрутить головой. Вглядеться насторожено туда-сюда. Поморгать ресницами, быстро-быстро, чтобы вода в глаза не попала. Так, а теперь быстренько, будто невзначай, тыльной стороной кисти руки протереть физиономию. Со стороны это может показаться будто просто почесался. Как неуклюже стоит теперь Старик снова на пристани! Ленты своего нашейного ордена он в этот раз аккуратно набросил себе на плечи. Даже надел свой парадный китель.
Тяжело сопит там что-ли кто-то? Господи Боже мой, если сейчас еще только не начнется этот спектакль! Мы же все уже на грани!
Я должен занять мысли любой ценой: всегда проходило. Всегда все шло гладко. Почему так всегда получалось, дьявол его знает! Но каждый раз получалось! Провалов было чертовски мало. Везло. Как говорится: «У кого счастье поведется, у того и петух несется», а мы часто говорили: «У него больше счастья, чем разумения», когда сообщалось, что кто-то опять вернулся против всякого ожидания. А теперь мы попробуем это на себе: Как обычно, будем полагаться на удачу. «Господь Бог не оставит нас в нашем уповании» — у нас в запасе масса подобных изречений. Доносится команда: «К выходу в море!» и я вижу, как сходни, которые еще связывали пристань и мостик, отодвигаются на своих металлических роликах. Это движение создает массу резкого шума. Наконец, от командира поступает команда: «Отдать все швартовы кроме носового шпринга!»
На пристани несколько темных теней бросают швартовы со швартовных палов и позволяют им хлопать о черную солоноватую воду. Двое из моряков на верхней палубе вытаскивают их, перемещая руку за рукой. Раньше они перехватывали швартовы в полете. Теперь ни у кого больше нет желания представлять такие цирковые фокусы.
Но то, что люди на верхней палубе передвигаются, так, будто у них свинцовые гири на ногах и руках, такого тоже, пожалуй, не было. Почему только командир не вмешается своим мегафоном в их черепашье движение? Но вот он приказывает:
— Оба мотора малый назад. Руль прямо!
Мы амортизируем на шпринге, чтобы очистить носовые горизонтальные рули.
В близости пристани подводная лодка находится в опасности, как и сырое яйцо. Только не такого стыдливого профиля!
Но вот и шпринг тоже хлопается в черную солоноватую воду. Мучительно медленно, так, будто преодолевая присасывающее действие причала, лодка отходит все дальше от него. Только когда больше не существует опасности для горизонтальных рулей, она начинает движение. Кормой вперед мы медленно движемся навстречу выходу из пещеры Бункера. Люди на верхней палубе работают сдержано, укладывая и размещая швартовы. Никто не оглядывается назад и не машет стоящему на пристани Собранию. Лишь командир по-военному четко салютует поднятой правой рукой. А на причале Старик отвечает — на этот раз без сигары меж пальцев, приставленной к фуражке ладонью. Он прав! Фигня, все же, это гитлеровское приветствие.
— Сломанной мачты и поломки шкота! — кричит Старик нарочито скрипящим голосом через быстро увеличивающийся промежуток черной воды. Слава Богу: привычное шутливое пожелание. Что ждет нас снаружи? Как нам удастся выскочить из этой мышиной норки? Для минного прорывателя такое сопровождение — это теперь словно штрафной батальон. По узкой трубе — к янки в зубы.
На этот раз нет обычного для подлодки выхода с пробным нырянием на предписанном месте, ступенчатой акклиматизацией, выполнением обязанностей по приборке на лодке и разными служебными рутинными делами по давно устоявшемуся распорядку. Нормы, которые раньше считались обязательным ритуалом, больше таковыми не считаются. И все же мы должны будем при первой возможности уйти на глубину. Но когда это станет возможным? Может быть там, снаружи, на рейде? Между пристанью и лодкой зияет все большее количество черной воды. На причале неподвижно стоит жалкая кучка провожающих. Никто из них тоже не поднимает руки в прощальном взмахе. И вот эта группа исчезает в рассеянном полумраке, словно растворяясь в нем, и мы остаемся одни. Как будто бы мы должны были исчезнуть со слабо освещенной сцены непосредственно в черный Аид, открывает теперь брезентовый занавес пред нами дорогу в широкий зев черноты. Рубка еще не совсем выскользнула из его объятий, и тяжелая парусина снова обрушивается уже от обоих бортов, хлопая на ветру. Удар воздуха бьет меня в затылок. И мы оказываемся в темноте. Занавес закрылся! Тот, кого сейчас не наполняют никакие злые предчувствия, должен быть сделан из стали. Идем на электродвигателях. Мы не можем запустить дизели, так как здесь тоже могут оказаться мины — а именно те их виды, которые реагируют на изменение акустического поля. Томми, в последнее время, разбрасывают «винегрет»: Электромины и акустические мины в одной куче. И такие сбросы даже не отслеживаются, и о них не сообщается по команде, как показывает опыт. Мы должны проходить свободно на поворотах, чтобы не сломать себе ребра, если наскочим, упаси Господи, на одну из этих проклятых хлопушек. Свободно и легко! Так мягко, легко и непринужденно как она, не скользила, пожалуй, еще ни одна подлодка по акватории порта. Так тихо не было еще ни на одном мостике. Командир отдает команды только вполголоса. Никто не решается на громкое слово. Мы уходим тайком, напоминая заговорщиков или воров скрывающихся под покровом темноты.
— Обе машины малый вперед. Руль лево на борт!
Мы медленно разворачиваемся. Что совсем непросто в этой узости и без света прожектора. Если бы только нам удалось пройти узкий проход и выйти в свободное море, не замеченными там янки и взять курс на Camaret! С лодкой U-730 на солнечный юг! подбадриваю себя. Было бы смешно, если бы я не стал, наконец, снова господином тусклых видений этого Ахеронта — хотя бы и в виду La Rochelle. Красивый городок, который я действительно хорошо знаю. Посмотрим, что теперь там происходит. Под защитой мола море покрыто зыбью. Какое оно снаружи? Как нам удастся пройти в этой темноте узким переходом мола, между обеими сторонами которого, приказом начальника порта на выходе были затоплены корабли, знает, наверное, только дьявол. С прожекторами это бы не было так проблематично. Вытянутый мол дает нам еще также укрытие от возможных вражеских наблюдателей, но мы даже не можем показать и кончик зажженной сигареты. Теперь лодка медленно движется вокруг оконечности мола. Мне отчетливо видны его разрушения: Голова мола отсутствует напрочь. Лодка идет таким малым ходом, что на какое-то мгновение мне кажется, что мы стоим на месте. Вот сейчас начнутся затонувшие корабли! Хоть бы удалось пройти не задев! Средь бела дня это не проблема — но теперь… Командир должен справиться с опасностью не только от корпусов затопленных кораблей, но и болтающихся повсюду тросов и сетей. Опасность того, что остатки такелажа попадут в наши винты, довольно велика. Внезапно слышу визг и скрип, такие же сильные как те, что производит трамвай на узком повороте рельсов — звуки, пронзающие меня насквозь.
— Это было довольно близко! — произносит кто-то неподалеку.
Что было близко? Должно быть, едва не врезались в одних из обломков. С души воротит от того, что ничего нельзя рассмотреть! В следующий миг опять слышны артиллерийские выстрелы — 4, 5 вспышек разрывов слепят меня, но когда выстрелы стихают, мои глаза постепенно снова привыкают к темноте. И вновь внимательно всматриваюсь в окружающую панораму — скоро на долгое время ничего больше не смогу ничего увидеть… Сзади горит город. Отблеск огней взмывается почти до зенита. И разрывы снарядов раздаются теперь непосредственно за военно-морской школой. Выглядит как сильная зарница. Облака дымного чада до неба позади нас отражают каждый всполох: визуальное эхо. Непосредственно над водой дыма нет. Зарево пожарищ горящего города накладывает предательские отблески на наш мокрый опердек. Если они только наполовину настороже вон там, на южной стороне, то должны нас засечь — и довольно скоро, право! Что столько много людей делают на мостике? Ах, мать честна;я! это что-то новенькое: настоящее народное собрание для обслуживания одной, но значительно усиленной зенитной пушки. А прошли ли мы, уже хотя бы, сетевые боны? Сетевые и боновые заграждения были серьезно повреждены при последней бомбардировке, мне это хорошо известно. Сети и балки были перепутаны взрывами, но все еще висели на своих креплениях. Лодка опять трется с пронзительным визгом вдоль какой-то помехи.