Крепость
Шрифт:
— Это рвет мне душу на кусочки! — произносит кто-то. Слова действуют на меня как успокаивающее лекарство. Я всегда знал эту фразу в искаженном, усеченном виде и всегда только слова «рвет душу». И опять этот скверный скрип и вой. Наши балластные цистерны! Они более чем восприимчивы ко всякого рода ударам.
Старая поговорка права: Чему быть, того не миновать. На противоположном берегу сверкают вспышки: Янки стреляют из пушек калибра 10,5 см. Снаряды разрываются далеко позади, рядом с дорогой ведущей к Бункеру, если не ошибаюсь.
— Они не натренированы на морские цели, — говорит командир вполголоса, стоя вплотную со мной. Хочет ли он таким образом скрыть свой страх?
Зарево пожара горящего парохода полностью освещает нас. Для пушек калибра 10,5 мы, должно быть, представляем собой великолепную цель. Я с силой постукиваю ногой от нетерпения поскорее попасть в свободный фарватер. При этом понимаю, что из-за всех этих помех в воде мы никак не можем идти по-другому кроме как на малом ходу. Мне хорошо виден решетчатый настил носовой части лодки, и я также вижу, как ее нос то поднимается, то опускается. По-видимому, это зыбь прилива. Повсюду проклятое зарево пожара! Даже если мы не будем внезапно полностью освещены, всполохи отражающихся корпусом лодки огней могут выдать нас: На фоне светлого заднего плана лодка должна выделяться резко очерченным силуэтом. Наверное, сам дьявол устроил нам это бенгальское освещение! И вот уже могу различить минный прорыватель ждущий нас впереди, чтобы провести лодку по горловине узкого канала. По левой руке светлеет. Там снова сильный обстрел. Ясно слышны металлические хрипы и урчание, треск и грохот. Если все это на самом деле так далеко, то тогда эти звуки вдохновляют: прощальный фейерверк. Я больше не чувствую себя спустившимся в черную молчащую преисподнюю. Стрельба идет залпами. Точно! Я медленно поворачиваю лицо то в одну, то в другую сторону, словно собака, вынюхивающая дичь, и, тем не менее, не могу обнаружить разрывы снарядов.
Ночь тепла. Слабый западный ветерок, скорее веет над нами, не напоминая активно вмешивающийся в наше движение поток воздуха. Никаких проблесковых огней с противоположного берега. Только постоянный артиллерийский огонь снова и снова разрывает всполохами темноту, словно зарницы. Но вот за городом поднимается рыскающая рука прожектора — устремленный вверх луч передвигается по небу, до тех пор, пока не становится почти вертикально. Я с такой силой фиксирую взгляд на нем, как будто эта прожекторная рука являет собой некий символ, который должен навсегда впечататься в мою память. Темнота немного густеет оттого, что на фоне неба выделяются скалы Roscanvel. А по правому борту стоит обрывистый берег с маяком Porzic. Командир хочет нырнуть здесь: входим в пролив. Минный прорыватель должен будет еще немного потерпеть. Мы даем ему сигнал военным сигнальным сводом. И затем я лезу вниз, в лодку. М-да.… Не хотел бы я сейчас оказаться в шкуре нашего инженера-механика: Ему придется здорово попотеть, чтобы лодка правильно погрузилась. Обычно проверка по снижению давления делается перед выходом в море, чтобы видеть, нет ли течи через все крепления внешнего борта и уплотнения прочного корпуса. Только если пониженное давление остается постоянным, такое случается. На этот раз, однако, для такой проверки пониженного давления не было времени и инжмех, конечно же, не может знать, в порядке ли все уплотнения и клапаны. Настоящее пробное ныряние невозможно также и здесь, непосредственно перед выходом из узкого выходного канала, но для регулировки и дифферентовки глубина должна бы быть достаточна… Почему, спрашиваю себя, командир лодки все время только говорит о «дифферентовочных испытаниях»? Лодка должна тщательно дифферентоваться — но ведь даже простых «испытаний» не было сделано!
Но я-то что ломаю себе голову? Этот, тощий как жердь командир, и инжмех уже наверняка имеют разработанный план. В конце концов, они же уже справились со своей ролью парохода боеприпасов. В централе все выглядит преотвратно: Две полные вахты и плюс к этому еще несколько серебряников. Когда я все это вижу, мне становится дурно: Они лежат на ящике с картами и на распределительных коллекторах. Даже между распределительным коллектором пресной воды и свободным местом за ним. Даже между кингстонами уравнительных цистерн я обнаруживаю свернувшуюся фигуру. А где еще и остался свободным укромный уголок, там грудятся пакеты и коробки. Черт его знает, как все сладится! Центральный пост — это сердце подлодки. В таком состоянии как теперь он не может долго оставаться. В кубриках лодки, у каждого борта сгрудились по три, четыре серебряника. В данный момент только верхние четыре шконки кажутся занятыми. Моя — только для меня: Маат санитар разместился в другом месте. На других койках должны спать по очереди соответственно два человека. Центральный проход все еще не расчищен от груза. Неужели весь поход ему придется оставаться заставленным таким образом? Мне страшно при мысли, что мы должны будем идти в таком состоянии, возможно, даже быстрее — и так сильно перегруженными — на морской глубине. Когда мне уже больше невмоготу выносить вид этого полностью загруженного центрального коридора, я резко разворачиваюсь и пробиваюсь назад, снова к центральному посту. И тут слышу сверху команду:
— Все вниз. По местам стоять, к погружению!
После чего следует металлический звук защелкивания крышки рубочного люка. Итак, все: погружаемся. Первый вахтенный офицер висит еще на колесе задрайки люка и передвигается, вися на руках по ступенькам алюминиевой лесенки.
— Все вниз. По местам стоять, к погружению! — отдается эхом голос лейтенанта-инженера за мной. И затем продолжает:
— 5, 3!
Я смотрю, как перемещаются соответствующие клапаны заполнения цистерны главного балласта. В шипении удаляющегося воздуха слышу вблизи от меня прерывистое дыхание: Кто-то использует шум заполнения цистерны как шумовую завесу. Иначе не решился пыхтеть таким образом. Прибывают ответы: «5…», «3…» Слышу, как шумит вода, заполняя цистерны. Лодка слегка раскачивается. Лейтенант-инженер перекладывает горизонтальные рули, и тотчас совершает трюк с кормовой дифферентной цистерной, балластной цистерной 1: Чем позже она откроется, тем больше будет «эффект пикирующего бомбардировщика». Только он, конечно же, не может быть таким сильным, чтобы трюмный центрального поста, который обслуживает клапан вентиляции кормовой группы, соскользнул со своего места. Так уже было, и не однажды, а когда такое происходит, это может быть опасно.
— 1! — приказывает лейтенант-инженер. И затем: — Продуть!
Раздается шипение. Сжатый воздух! Откачка воздуха из цистерн быстрого погружения выполняется, когда наша лодка находится на глубине уреза перископа. Прочитано, разрешено, подписано! размышляю крайне бессердечно. При этом команда к продувке цистерн быстрого погружения придала мне неуверенности, как и всегда в таких случаях. То, что сразу после погружения цистерны продуваются сжатым воздухом, также довольно странно. Это входит в противоречие с простым правилом: Прием балласта — к погружению, продувка — к всплытию. Но цистерны быстрого погружения служат только как помощь при погружении: Они придают лодке дополнительную отрицательную плавучесть. Непосредственно после выполнения маневра погружения они быстро снова продуваются сжатым воздухом. Но в нашем случае простые правила не подходят — при такого рода нашем походе. Здесь кроется нечто большее, чем простая продувка цистерн быстрого погружения… Но что это? Мы, судя по всему, спускаемся со слишком большим дифферентом. Бог мой! Все скользит и трещит. Хоть бы обошлось! Перехватываю взгляд командира и пугаюсь: Он безучастно уставился в пустоту. Мысль скребется мышью в затылке: Здесь мы еще можем выйти! На такой глубине это не проблем. Вообще, вероятно, это было бы лучшее решение… Что за беспорядочный шум! И не стонет ли кто-то так жалобно? Но это не боязливое рыдание: Там ящик раздавил руку одному человеку. Проклятье! Лейтенант-инженер громко отдает команды. Командир неподвижен так, как будто все происходящее совершенно его не касается.
— Вот говно! — отчетливо слышу из кормовой части центрального поста. Но даже на это командир не реагирует.
Лодка сильно перегружена. Лейтенант-инженер сыпет командами одна за другой:
— Закрыть клапан вентиляции 5! — и затем: — 5 продуть! — и через несколько секунд: — Продувка!
Наконец, нос лодки медленно поднимается снова вверх. Однако прежде чем лодка получает нулевую плавучесть, поступает команда:
— Клапан вентиляции 5 открыть!
Командир присутствует с абсолютно непричастным видом. Я могу лишь удивляться ему, хотя в действительности только лейтенант-инженер отвечает за погружение лодки после дифферентовки и выравнивания балласта. Проходит еще некоторое время, пока лейтенант-инженер вновь не подчиняет себе лодку. Дифферентовка была проведена отвратительно: Лодка уходила с таким дифферентом на нос, какого я никогда ранее еще не испытал. Поэтому вода перекачивается теперь из носовой дифферентовочной цистерны в кормовую. Централмаат изумляется: Скорость циркуляции должна быть намного больше, чем он ожидал. Предусмотренный вес лодки действительно хорошо согласуется, потому лишь незначительное количество воды должно быть откачено за борт из уравнительной цистерны. Всегда ломаю себе голову: Почему, относительно много подлодок исчезают так незаметно и беззвучно? Естественно, из-за аварий при погружении! Так и мы пропали бы именно из-за этого, и лежали бы здесь на рейде в морской пучине. Вот еще одна возможность повторить урок: Только при большом весе следует продуть балласт — я знаю это из опыта — это хотя и немыслимо в глубине, но следует применять. И в таких вот случаях только на самой глубине можно продуть балластную цистерну — как правило, носовую. Так как при сильном перегрузе существует значительная разность давлений между носовой и кормовой балластными цистернами — соответственно разная глубина погружения. Если обе балластные цистерны тогда одновременно и с тем же самым давлением продуют, устремится продувочный воздух преимущественно в далеко вверху лежащую балластную цистерну вместо, как это должно было бы быть, в нижнюю. Сжатый воздух движется в пределах трубопровода продувочного воздуха туда, где господствует более малое противодавление. Это свойство воздуха. Итак: продувают либо только глубокорасположенную балластную цистерну, либо буквально «щиплют» клапан продувочного воздуха вышерасположенных балластных цистерн, так чтобы воздух более медленно проникал в них. Теперь лейтенант-инженер устанавливает рули глубины таким образом, что лодку удифферентовывает: то нос немного задирается вверх и почти сразу же снова опускается и выдавливает воздух из самых уголков балластных цистерн. Воздух — последнее, в чем мы нуждаемся в цистернах. Воздушные пузыри мешали бы дифферентовке. Кроме того, они создают шум, когда перемещаются при попытках подлодки сбежать от охотников на глубине. Пожалуй, так скоро после оставления пещеры Бункера, еще ни одна подлодка никогда не погружалась. Довольно долго я погружен в свои мысли — когда слышу:
— Лодка отдифферентована!
— Клапаны вентиляции закрыть!
После этой полностью законченной процедуры процесс всплытия происходит как по писанному, что для меня все же необычно, так как происходит на почти ровном киле и только с незначительным применением рулей. Говорю себе: Лейтенант-инженер — хороший специалист, иначе он не смог бы так быстро привести лодку, несмотря на аварию, в желаемое состояние нулевой плавучести. Когда командир снова стоит на стремянке и приподнимает люк рубки, я спрашиваю вверх:
— Разрешите подняться на мостик?
Мои шейные позвонки и мышцы шеи вспомнили о том, как следует косо наклонять голову, чтобы суметь крикнуть вверх.
— Милости прошу! — отвечает командир сверху.
Наша лодка держится точно в кильватере минного заградителя. Мы тихо скользим, все еще на электродвигателях, навстречу узкому выходу. Как долго еще скалы побережья с обеих сторон смогут давать нам защиту? Снова и снова скольжу взглядом вокруг — как вращающийся маяк. Мои глаза так хорошо свыклись с темнотой, что я теперь, хотя луна все еще скрыта облаками, узнаю окаймление рейда. Могу также отчетливо видеть и темный силуэт минного заградителя идущего перед нами. Я различаю даже его блеклый кормовой бурун. Если янки внимательны и у них есть хорошие ночные бинокли… Ах, фигня все это! Мы уже проходим! Внезапно нас накрывает невыносимая вонь. Западный ветер сдувает чадящий дым минного заградителя на наш мостик. Теперь мы идем за ним так плотно, что этот его чад буквально не дает дышать. В горле першит, и позывы к кашлю разрывают его. Все же, я, пожалуй, справлюсь с этим! думаю я и заставляю проглотить кашель. Но командир рядом со мной кашляет во все горло — и кашляет так сильно, как будто у него жизнь от этого зависит. Ладно, тогда я тоже могу откашляться. И делаю это так основательно, словно страдаю от тяжелого туберкулеза. Но с каждым ударом кашля во мне поднимается новый позыв к кашлю и бьет меня не переставая. Проклятый дым!
— Тьфу, ты черт! — ругается командир.
Вплотную со мной слышу:
— Они топят свои котлы старыми войлочными шлепанцами! — Человек, сказавший это, разочарован: Никто не смеется. Наконец, кажется, становится лучше. Ветер слегка изменил направление.
Снова кружу взглядом. Это ночное настроение мне по сердцу: теплый воздух, царящее во мне напряжение, легкая вибрация ограждения мостика, силуэты вахтенных на мостике: У меня невольно на глаза наворачиваются слезы умиления. Командир приказывает вниз: