Крепость
Шрифт:
Внезапно я едва могу переставлять ноги: полностью измученный и опустошенный, словно выжатый лимон. Я был готов терпеть самые большие трудности, готов был примериться с самыми серьезными неудобствами, но не с тем, что мы должны были развернуться и придти назад — никак не с этим! Я чувствую себя словно боксер после тяжелого удара в голову, и как однажды виденный мною боксер, тоже качаю время от времени головой, чтобы освободиться от тумана перед глазами. Теперь Томми знают, и наверняка, что здесь есть лодка, собирающаяся смыться. И что она не вписывается ни в один дерьмовый график… В городе ярким пламенем полыхают пожары сразу в нескольких местах. Небо затянуто плотными облаками. Я не смог бы увидеть облака, если бы их нижние кромки не освещались столь театрально. К тому же снова и снова их отсвечивает мерцающий отблеск артобстрела — гигантское колеблющееся освещение. Водителя это вполне устраивает: Так он получает больше света, чем от тонких светящихся щелей фар затемненных нафарниками. Здания флотилии скрыты темнотой и тоже освещаются светлыми перемежающимися с темнотой сполохами вращающегося в безумном ритме фонаря маяка. Водитель позволяет машине медленно подкатиться к часовому у ворот. В десяти метрах от ворот часовой слепит нас ярким лучом фонарика в глаза.
— Выключи свет! — говорит командир и выходит.
— Вызовите адъютанта и инженера флотилии! — обращаюсь ко второму часовому. И поскольку он не реагирует, тороплю его:
— Побыстрее! Ну двигайтесь же Вы! Совсем что ли устал, парень?
Одновременно думаю про себя: Какое, собственно говоря, дело этому бедолаге до того, что я больше не справляюсь с явным разочарованием и яростью в себе самом?
— Я предупрежу шефа, — говорю командиру. — Вам же лучше всего сразу направиться в его офис.
Должен быть соблюден церемониал! размышляю, подходя к комнате Старика. Ни с того ни с сего заявлюсь сейчас к нему! Стучу в дверь только один раз, а Старик уже громко кричит:
— Войдите!
В комнате совершенно темно, так как ставни закрыты. Старик может распознать меня только как силуэт против света в проеме двери.
— Честь имею доложить: Обер-лейтенант Морхофф ждет в твоем офисе! — И затем, только гораздо тише, вполголоса:
— Мы снова здесь…
В следующий миг под потолком ярко вспыхивает лампа, и я вижу Старика полусидящим на своей койке. Он не говорит ни звука. Вместо этого рассматривает меня, зажмурив глаза, а я стою перед ним как человек, желающий ступить на шаткий трап и всматривающийся в него. Старик медленно опускает ноги на пол, но, все еще ничего не говорит. Немая сцена рвет мне нервы. Я нервно сглатываю. Когда к черту он, наконец, откроет рот?
— Да, — ворчит он наконец, и словно принужденный к имитации я тоже говорю: «Да». И еще:
— Все было не так просто. Никакой возможности пройти. Они ждали нас.
Я стою и пялюсь на коричневатый окрашенный лист двери слева от меня. Старик все также пустым взглядом смотрит на меня, как будто он не смог понять, что я произнес, и теперь ему приходится основательно размышлять над моими словами.
— Была она столь прекрасна, но все же, так быть не должно было быть — как сказал бы какой-нибудь поэт, — произношу вымученно. Наконец, в Старике просыпается жизнь. Он потягивается и глубоко дышит. Я отчетливо слышу, как он всасывает в себя воздух и тут же снова его выдыхает. Но ни слова не выходит из сомкнутых губ.
— И что теперь? — ляпаю наугад из чувства, что нельзя же молчать вечно. Как будто до сих пор не слыша меня, Старик спрашивает:
— Где Mohrhoff?
— Он ждет тебя в офисе.
Старик закусывает нижнюю губу. То, что я вынужден стоять таким образом как стою, заставляет меня поежиться. Я беспомощно бормочу дальше:
— Совершенно не везет мне с попытками к бегству. Ни по суше, ни по воде…
— Ты еще по воздуху не пытался, — бормочет Старик. — Из Бреста выбраться, это как в Scapa Flow забраться…, — говорит он и хватает свой купальный халат, — … или гораздо хуже. Мы тоже не смогли предвидеть, что все обернется таким образом.
Затем внезапно, будто бы только проснувшись, он спрашивает сильным голосом:
— Как все было?
Я не хочу опережать командира подлодки и потому бормочу заикаясь:
— Мы попали в полное дерьмо… никаких шансов… они нас отпрессовали по полной… Катера и самолеты, естественно, вместе. Совершенно закрыли ход… настоящий кордон устроили…
— Нам следовало все по-другому сделать, — медленно произносит Старик.
Как по-другому? говорю себе — и затем громко:
— Может быть, было еще не достаточно темно? Катера ждали нас в тени утесов — думаю, что когда они издалека видят минный прорыватель, то уже точно знают, что происходит!
Старик выуживает из-под кровати башмаки, садится на стул и надевает их. Но вместо того чтобы встать, остается сидеть склонив голову: Он погружен в своих мыслях.
— Без сопровождения мы и раньше погружались, — наконец, говорит Старик вполголоса. И затем, будто разговаривая с собой самим: — Но совсем без защиты идти — так дело тоже не пойдет. Разве что с тральщиками идти? Но отдельный тральщик подозрителен. Два тральщика еще могли бы сойти за обычный морской патруль, например… У них также больше огневой мощи, чем у этой колоши — прорывателя.
Старик замолкает и втягивает нижнюю губу меж зубов. Затем смотрит на меня широко открытыми глазами и громко говорит:
— Но, ради всех святых, вы должны будете снова уйти!
Вот мудрость земная! Вся в этих его последних словах! Могу представить себе, какие соображения при этом руководят Стариком: Томми думают, что потопили лодку. В любом случае они уверены, что расстроили попытку к бегству. За это они и выпьют. То, что мы снова можем появиться, они, возможно, не берут в расчет. И, вероятно, господа агенты также улеглись спать после выполненной работы… Морхофф стоит, опустив плечи, посреди кабинета Старика. Он хочет доложиться по-военному, но Старик уже рычит:
— Не валяйте дурака! — и затем гораздо мягче: — Ладно, садитесь.
Старик тоже садится. Но вместо того, чтобы спрашивать теперь командира по существу рапорта, он сидит, широко раскинувшись за своим письменным столом, и размышляет. Он делает это как актер, играющий роль размышляющего человека: Сидит, крепко сжимая голову обеими руками. Его лоб — что стиральная доска. Наконец, командир лодки хриплым от явного нервного напряжения голосом говорит:
— Обзор, к сожалению, был довольно хорошим…
Так как Старик ничего не говорит, командир продолжает, словно жалуясь:
— На берегу постоянные пожары. Огонь все время освещал нас…
И получает на это взгляд полный сомнения. Когда же он произносит:
— А еще там извилистый фарватер…, — это буквально взрывает Старика, и он, сердясь, говорит скрипуче:
— Я этого понять не могу! Увы!
Снова наступает молчание, и воцаряется на тягостно долгое время.
— Нам требуется ремонт, господин капитан, — наконец, выдавливает командир.