Крепость
Шрифт:
Внезапно во мне поднимается глухая ярость: Я сбит с ног! Эти свиньи сбили меня на пол! Я не был готов к такому подлому удару. Ведь именно в эту секунду я еще недостаточно закрепился.
Лучи карманного фонарика подрагивают над всем пространством лодки. Наконец включают аварийное освещение. Отскочившая краска с потолка кружит в воздухе похожая на рой снежинок… Никакого понятия, кто опять привел в порядок аварийный свет.
Я буквально каждой порой своего тела чувствую иезуитские пальцы сонара ощупывающего нашу лодку. Ее стальная кожа по всем параметрам тоньше, чем моя собственная. Всего два сантиметра корабельной стали! И к тому же многочисленные сварочные соединения, заклепки и фланцы! Да, вот если бы мы сидели в прочной, совершенно закрытой стальной сигаре! Но как есть, так и есть! К имевшимся технологическим отверстиям прочного корпуса лодки добавились теперь еще новые вводы для шноркеля, а в стене рубки прорезаны дополнительные отверстия…
Словно желая укрепить устойчивость нашей стальной «кожи», напрягаю все свои мышцы. Одновременно это хорошо и для меня: они перестают мелко дрожать!
У нас снова образовался дифферент на корму, и он все возрастает. Несколько консервных банок громыхают, катясь по центральному посту. Господи правый, мы не можем позволить себе такой шум! Они же услышат нас без всяких инструментов, просто через днище своего корабля! Почему вахтенный инженер ничего не предпринимает? А где он сам?
В этот миг в кормовой переборке появляется лейтенант-инженер, поспешно шепчет что-то вахтенным центрального поста и исчезает снова, как приведение.
Командир принял управление горизонтальными рулями. Но почему ему приходится шепотом отдавать указания, если, так или иначе, на лодке такой шум?
От акустика не поступают новые доклады. А командир массирует себе бедра. Это выглядит чудовищно — будто он хочет активизировать этими движениями силу своего воображения. Но даже щелчки и потрескивания в лодке не изменяют его реакцию.
Мы имеем дело с чертовски крутыми парнями. К тому же довольно экономными. Они не сбрасывают свои глубинные бомбы просто так. Они вообще не спешат. Никакой халтуры. Они точно хотят знать местоположение лодки и прижать ее к ногтю.
А у нас по-прежнему сохраняется дифферент на корму. Меня здорово раздражает ощущение косо наклоненного пола под ногами. В одном уверен: проникшая вода должна быть удалена за борт. Нам нужна четкая дифферентовка. Такое неустойчивое положение лодки как теперь мы себе не можем позволить. Плавучесть ее значительно уменьшена. А плавучесть это все! Это основное правило управления движением подлодки. Нам нужно чертовски больше места для маневра up-and-down.
Скорее всего, мы все еще находимся в этом сложном фарватере! Узком и к тому же еще изогнутом как солитер!
Словно отвечая на мои мысли, раздается голос командира:
— Так не пойдет. Мы должны принять еще влево!
— Там же наше минное поле! — предостерегает оберштурман.
— Ну и что? Мы же знаем, что их ставили не слишком тщательно.
Хорошо! Наконец командир заговорил как Старик. На каждую мину кораблей не напасешься! — Утрись, салага!
Какова же глубина в этом районе? Подхожу к штурманскому столику и смотрю: 35 метров. Не совсем то, что нам надо.
То, что замышляет командир лодки, довольно рискованно. И смысл имеет только в том случае, если противник тоже знает про минное поле и опасается его. Но тут я могу успокоиться: Томми, скорее всего, совершенно точно знают, где мы разместили наши хлопушки…
— Позабавимся, господа! — раздается за спиной.
Самым малым ходом крадемся, прижимаясь к грунту.
Я так далеко продвигаюсь вперед, что между двух темных фигур могу легко видеть манометр рулей глубины: добрых 35 метров. Ну, что же! С такой глубины мы еще могли бы выплыть, в случае чего, — но, конечно, не с этой кучей серебрянопогонников. Серебрянопогонники — мокрицы-серебрянки. За серебрянками буквально охотятся домашние хозяйки с тряпками. Почему, не знаю. Как-то вечером я включил свет в уборной, и непосредственно перед унитазом обнаружил несколько таких мокриц, как они в панике — и извиваясь наподобие крохотных рыбок в воде — скользили, стремясь укрыться в углах. Они показались мне безвредными и милыми созданиями.
Здесь мне снова приходит на ум, что у серебрянопогонников совсем нет никаких ИСУ. К чему оно им: они все равно не знают, как с ним обходиться…
Внезапно отчетливо слышу резкое шипение, и тревога охватывает все тело. Командир резко, одним рывком разворачивает голову в сторону шума. Что это было? — Господи боже мой! Откуда это шум? Оказывается, кто-то помочился в ведро-парашу. Это должно быть новое, еще пустое ведро-параша, потому что именно так оно и должно плескать и шуметь.
Ясно вижу, как командир закусывает нижнюю губу, как он хочет сказать что-то, но затем отворачивается сдерживаясь.
— Ты, тупая свинья, совсем спятил? — доносится шепот из полумрака. — Не мог подождать?
Почти в правое мое ухо шипит централмаат:
— Условия как в древнем Риме!
Сразу становится ясно, что я до сих пор еще не ощущал вонь параши во всей ее остроте. При этом, по крайней мере, три полностью наполненных мочой параши уже давно здесь стоят.
Мне кажется, будто мы больше не движемся с места. При этом плохо то, что нет контрольной точки для глаза, по которой можно было бы оценить скорость. Скорость? Для наших условий это слово — чистая насмешка. Мы идем на электродвигателях самое большее в темпе пешехода.
Это ставит нас в трудные условия: слишком слабые двигатели для такого большого
водоизмещения. А эсминцы, стоящие там, наверху, преследующие нас по пятам, возможно, имеют паровые турбины на жидком топливе — вырабатывающие пар высокого давления и соответственно более быстрые двигатели. Они могут гонять без устали туда-сюда, не думая о своих запасах энергии. Дьявол, наверное, придумал такие неравные условия!
Теперь лицо командира полно одновременно внимания и страдания. Лицо конфирмующегося, полунепроснувшегося и уже полусостарившегося. Брови выгнуты дугой, а рот являет собой тонкую ниточку.
Я внимательно прислушиваюсь и к звукам снаружи. Чтобы сделать слух еще острее, закрываю глаза и задерживаю дыхание. Но как сильно не напрягаю слух — в уши ничего не проникает. Томми взяли тайм-аут? Хотят поймать нас, собачьи дети, на всплытии? Конец представления близок!
В этот момент акустик сообщает новый пеленг, и я уже невооруженным ухом слышу шумы: поршневой или турбинный двигатель? На этот раз трудно различить. Наверно очень быстро работающий поршневой двигатель. Значит, это не эсминцы?