Крепость
Шрифт:
Наверно никто еще не видел взрывов тяжелых глубинных бомб на глубине. Через иллюминаторы с бронированными стеклами или смотровые отверстия размером с тарелку водолазного купола это можно было бы отследить. Но у нас таковых не имеется. Представляю себе огромный, словно белый огненный вяз, раздутый взрыв в черноте морской глубины, и раскаленный и сияющий одновременно фиолетовым цветом. Взрывы вблизи имеют острые, резко очерченные контуры. Если же бомбы взрываются далеко, то молния взрыва теряет свой резкий абрис, она истирается и становится размытой, словно черта проведенная углем.
Поворачиваюсь и смотрю на акустика. Он закрыл глаза, втянул губы внутрь рта: Таким образом он смотрится как терпеливый зритель на концерте. Во фронтальном освещении из прохода его лицо выглядит совершенно плоским и без текстуры: как фото при свете вспышки.
Мне не нужно слышать все, что сообщает акустик. Я уже знаю, что он имеет минимум две цели. Я вижу это по его манере поворачивать ручку настройки своего приемника: сначала быстро по всему кругу, затем коротко туда-сюда, затем снова по всему кругу. И одновременно на одном и на другом месте круга возникают короткие всплески: цели. Итак, два эсминца! Два — по меньшей мере. Катеров здесь вроде не видно.
От новой серии бомб прыгают и дребезжат листы настила.
Наконец командир дает новую команду рулевым. Приказывает повернуть влево. Если мы здесь хотим выйти, то командир должен был трижды все продумать. Но как ему одному удается по сведениям, которые кричит ему акустик, связать воедино картину положения нашей лодки и описывающих кривые, атакующих нас эсминцев противника? Трехмерный слалом с черной повязкой на глазах, это именно то, что здесь и происходит.
Первого помощника нигде не видать. Но не может же он просто так слинять куда-то! Он должен быть в централе. И тут я обнаруживаю в кормовом отсеке съежившуюся в углу фигуру: Присмотревшись вижу, что это первый помощник: сжался там в комочек!
Инжмех поставил правую ногу на опору руля глубины, уперев локоть в колено. В таком странном положении он бросает время от времени обеспокоенные взгляды на командира. Вид такой, будто он срочно хочет просить его уйти. Но тот сидит неподвижно, как модель в рисовальном зале Академии. Центральный пост скудно освещен, а теперь еще и толстые слои дымки кружатся в помещении. Я могу видеть лишь призрачные фигуры в этом тумане. Командир прислонился спиной к тускло-серебряно парящей в тумане колонне перископа, одна ноги в сапоге вытянута горизонтально. Правая рука лежит на ноге, а левая засунута в карман брюк. Даже не могу определить, на чем он сидит.
Чертова вода в лодке! Могу только надеяться, что поступление воды остановлено. Если лодка станет еще тяжелее, это не сможет больше сочетаться с нормальным ходом на электромоторах — во всяком случае, не слишком долго.
Мы должны откачивать ее, откачивать не переставая! Если бы мы могли откачивать ее постоянно, я бы себя лучше чувствовал, по любому! Но основной водоотливной насос наверное сам черт сконструировал: Он — превосходный источник шума, созданный для привлечения внимания противника. Наш водоотливной насос можно услышать на палубе корабля, там, наверху, незащищенным ухом.
Никаких шансов! Ждать! Ждать и пить чай… Эти проклятые, стекающие капли падают мне прямо на голову! Они выводят меня из себя! Произношу слова в такт падающим каплям: Из себя… Из себя…
Вот уж выражение: Хотел бы я увидеть хоть однажды, как кто-то выходит из себя, из своей кожи.… И внезапно вижу, как наяву, ярко-красное тело мужчины, его мышцы без кожи, в моем анатомическом Атласе, и рядом с ним лежащую словно мешок, кожу.
Новый резкий треск — и тут же еще и отзвук бомб! Лодка дает дифферент на корму как испуганная лошадь, желающая рвануть вперед: Она сильно вздрагивает и рвется в сторону. Если теперь ослабнут крепления или фланцы дадут течь, то зеленое море рванет внутрь…
Перехватываю несколько испуганных взглядов: Серебрянки! Один исказил лицо от явного страха, словно корчащий рожицы ребенок.
Сколько уже длится весь этот балаган? Решаюсь взглянуть украдкой на часы на моем левом запястье. Но так не могу различить стрелки. При этом слабом свете я должен поднять руку или опустить голову, однако, это было бы слишком явное движение. Не шевелись! Будь как все…
А командир? Туман в централе стал прозрачнее, но по выражению лица этого человека нельзя ничего узнать. Он смотрит рассеянным взглядом. У него странный, как бы обращенный внутрь себя взгляд…
Снова грохот и треск. Неразбериха колотушек литавр и кузнечных молотов. Вихри литавр и отдельных щелкающих ударов. Под этот хаос взрывов не могу вспомнить ни одного стихотворения.
Точно! Это должны быть минимум два эсминца. Один поблизости, другой подальше. Но почему вообще бросает бомбы тот, второй, если он не над нами? Почему он не определяет нас по пеленгу? Или они бросают бомбы просто в подозрении, что мы где-то тут, так как все еще не имеют точного пеленга нашего местоположения?
Но так ли это? Возможно ли, чтобы там наверху, все же, не оказалось ни одного сверххитрого парня, как я их себе представляю?
Слава богу, командир отреагировал во время взрывов бомб и приказал двигаться полным ходом. А сейчас снова приказывает обеим машинам идти на малом ходу.
Лейтенант-инженер приказывает:
— Откачивать!
Замечаю только, что он вообще приказал откачать воду. Таким продолжительным шумом он должен провести указующий луч на наш борт. Но инженер начеку. Теперь он, конечно, ожидает с нетерпением того, что сможет скоро снова запустить помпу.
С ума сойти: Он ждет следующее бомбометание как ребенок свой рождественский подарок. У него в голове ничего другого нет как откачка воды, и он ждет лишь момента, когда снова начнется заварушка. Ему следовало бы разъяснить дядюшкам с верфи, что помпа лучше всего работает, когда на лодку сбрасывают глубинные бомбы: ее рабочий шум тогда не слышен противнику!
Просто чудо, что прочный корпус все еще держится. Больше чем чудо — при таком состоянии лодки!
Командир снова всасывает нижнюю губу и жует ее, обнажив зубы. Еще при этом стягивает и брови таким образом, что глаза кажутся огромными. С таким количеством белка вокруг зрачков я еще никогда глаз не видел. В голове буквально стреляет предупреждение моей матери: «Если будешь пялиться и гримасничать, то у тебя однажды глаза на лоб вылезут!» Мне должно быть тогда было лет шесть.