Крепость
Шрифт:
— Так точно! Убили офицеров, отрезали им половые члены и засунули в рот.
— Их собственные члены?
— Да, половые органы.
— Это ужасная история!
— Однако, к сожалению, так и было!
— Вы здесь живете как на вулкане!
— Пожалуй, можно и так сказать! — отвечает адъютант. — Во всяком случае, я бы хотел посоветовать Вам оставаться во Флотилии.
— Великолепно! Я буду чувствовать себя там как дома!
Я разыгрываю давно ожидаемое счастье и думаю: Значит, никакой богатой ванны… Черт возьми! Ворота на возвышенности рядом с Бункером — это та еще штука! Увеличенная работа лобзиком. Будки часовых покрашенные в черно-бело-красное, в косую полоску. За ними светло окрашенные эллинги, перед ними мотки колючей проволоки. Входы в бетонированные убежища, кажется, новые. У них стальные купола как у танков. А еще я замечаю также короткие орудийные стволы. Господи! У них здесь еще и эти проклятые бараки! Их неприкрытый вид приводит меня во внутреннюю панику. Бараки в Потсдаме и на Oberjoch. Воняющие смрадом матрасы набитые конским волосом. Мастика для полов. Пот и немытые *** — запах блевотины и обоссанного сортира… Въезжаем на площадь, окруженную бараками. Обязательные пустые бутылки из-под вина, зарытые горлышками вниз, обрамляют обе стороны только что прочесанной граблями гравиевой дорожки.
— Стоп! — приказывает адъютант, и водитель тормозит свой «драндулет» так резко, что гравий веером вылетает из-под колес.
— Ну, вот мы и на месте. В этом здании Ваш кубрик.
— Здание? — спрашиваю со всем имеющимся во мне цинизмом в голосе. Остаюсь сидеть и говорю:
— Хотел бы я знать, как было бы мне с КПФ…
Адъютант делает знак водителю: Мотор заглуши. Затем говорит:
— Ваш боцман будет жить вон там, — и бросает неопределенный жест на скопление нескольких бараков.
Бартль понял его жест: Он вылезает из кюбельвагена, хватает свою брезентовую сумку, вытягивается по стойке смирно и тащится в направлении бараков. Сзади его вид и то, как он пересекает длинную площадь своей ковыляющей походкой, вызывает у меня жалость.
— КПФ хотел Вас, то есть весь экипаж подлодки вместе со служащими верфи, когда был здесь, — доносится голос кастрата.
— И?
Смотрю, склонив к плечу голову, как фатально действует мой вопрос на адъютанта, и сразу же иду напролом:
— Земля горела у него под ногами, что ли? Или Союзники уже в Анже?
— Да недавно улетел, так сказать, прямо сегодня утром…
Адъютант поворачивает и, судя по его виду, находится в большом замешательстве: Он должен защищать своих господ и повелителей, и не может позволить проявиться сомнению в окончательной победе. Тогда, чтобы положить конец этому трепу, коротко говорю ему:
— Или Вы полагаете, что Ваша очередь еще нескоро придет? Все это является лишь вопросом времени… я думаю, в силу сегодняшней занятости Союзников.
— Ну я, так вот, не вижу наше положение…
— Конечно, нет! — И теперь целенаправленно закидываю ему крючок: — Вы вовсе не могли бы этого увидеть — при Вашей-то должности!
Мой кубрик! Волосы становятся дыбом от одного вида стоящей там койки. Я думал, что раз и навсегда оставил подобное за спиной. К счастью, этот темный чулан для меня одного. Ладно, зато теперь никакого гремящего пердежа и пуканья, никакого перехватывающего дух зловония, как прежде в подлодке… Но как это самоуспокоение поможет мне? Мне бы в данный момент присесть где-нибудь снаружи и поразмышлять — но только в полной тишине и покое. Когда подхожу к стене здания, могу видеть между двумя бараками полузасохшие луга, а также серо-коричневые пустоши сквозь ячейки высокого проволочного забора и мотки колючей проволоки за ним. Все же беру курс на незастроенный участок и обнаруживаю, когда оставляю его за спиной, опрокинутую, окрашенную в бело-красное, бочку. К ней и устремляю свои шаги. Пот сбегает по телу струйками. Это какое-то чудо природы, как он находит путь наружу даже из совершенно грязных пор кожи. Надо бы поискать тень, но это, так как солнце стоит уже высоко в небе, в этом лагере не так просто. Вероятно, говорю себе, все от жары стали настолько вялыми, что больше вовсе не способны к нормальной игре своих ролей. Наше прибытие уже было слишком большим потрясением для них. Присаживаюсь на бочку и пристально смотрю, словно арестант, на ландшафт за забором: Ну и что — мне все равно: Я должен побыть с собой наедине. Надо осмотреться, выждать, показать полное спокойствие. Своим нетерпением я могу только возбудить здесь подозрение. Как жаль, что в La Pallice не знаю никого, кто мог бы помочь мне. И затем бормочу как молитву: Ты хочешь пережить эту войну — ну так пережди, отдайся на волю Неба! Но довериться в руки Господни и в свою удачу, это больше не помогает. Помоги себе сам, и тогда Бог поможет тебе! Внезапно передо мной возникает Бартль.
— Как Вы устроились?
— Говно дело, господин лейтенант!
Киваю ему с полным пониманием.
— Господин лейтенант, — начинает затем Бартль жалобным голосом, — я думал, они землю ради нас перероют — но это, конечно, последнее, то, как они ведут себя…
— Мы должны прежде осмотреться, чтобы найти возможность как можно быстрее смыться отсюда.
— Там в Бресте у нас было, однако, больше возможностей для маневров! — настаивает Бартль.
— Кто знает! — соглашаюсь с ним.
— А могут ли Томми долететь сюда с противобункерными бомбами, господин лейтенант?
— Не имею представления. Наверно не могут…
— Жаль! — произносит Бартль. И затем добавляет после короткой паузы:
— Думаю, для всей этой херни здесь, хватило бы парочки зажигательных бомб. Не понимаю я, почему Союзники еще не сожгли все эти склады и бараки?
— Звучит не совсем в любви к ближнему своему… Полагаю, они хотят здесь наступать, если только зацепятся за гавань…
Бартль рассматривает меня, склонив голову. Он смотрит как скворец, нашедший дождевого червя, и под этим его взглядом я невольно улыбаюсь. Когда Бартль видит это, он радостно оживает:
— А я-то думал, господин лейтенант, что Вы так никогда не думали.
— Нешто я да не пойму при моем-то при уму?
Какое счастье, что я не удосужился посмотреть этот лагерь, когда уже однажды был в прошлом году здесь, говорю себе, когда Бартль снова пожимает повисшими плечами. Тогда «в городе» — в La Rochelle — была ярмарка. И мы жили в настоящих прекрасных отелях-борделях с плотными ставнями-жалюзями от жары на окнах, роскошными обоями на стенах, воланах с бахромой и кистями, коврами на полу — все плюшевое и пахнущее грехом и развратом. Так я сижу, и втайне жду, чтобы весь этот барачный лагерь взорвался и растворился как приведение, превратившись в ничто. В воздухе висит дымка. Она рассеивает солнечный свет, производя еще более сильное ослепление. Мне видна часть улицы между Бункером и барачным лагерем. Там формируются транспорты OT. Но что еще я там вижу? Там свободно ходят пьяные в стельку, и даже пьяные с женщинами под ручку. И это в светлый день! Сцена вызывает такое сильное отвращение, что я вынужден отвернуться. Так, отвернувшись где-то на 90 градусов, могу смотреть между двумя другими бараками прямо на лагерные ворота. И вижу, как сквозь ворота приближается колонна экипажа подлодки U-730. Она тянется без всякого порядка, будто на экскурсии, по дорожке — у каждого в руке свой узелок. Делаю навстречу этой колонне несколько шагов и жалею, что в руках нет «Аррифлекса»: Я мог бы получить замечательные съемки побежденного оружия. Белесый свет — солнце словно фильтром прикрыто тонкими облаками — безжалостно к людям: с кирками и страшно худым — одетым в поношенное дерьмо вместо одежды… Незаметно для себя присоединяюсь к группе и сопровождаю их несколько шагов. При этом слышу:
— Могли бы спокойно прислать нам какой-нибудь автобус к Бункеру!
— Это как же должен автобус сюда пробраться, ты, засранец! Просто перемахнуть через пути? Или тебя перенести к нему, как самого крутого, персонально?
— Но, вот же, парни из Люфтваффе были на машине…
— Давай топай вперед, на пристань! Ну, ты и тупица!
Невольно спрашиваю себя, откуда эти парни еще берут силу для такого трепа, и в следующий миг слышу голос, уже с раздражением:
— Осмотр во Флотилии — этта, блин, та ищще мысля!
— Каждый раз что-то новенькое!
— Процедура: глубоко на юге!
— Да здесь все кажется, дрыхнут целыми днями!
Что за радость слышать беззлобную ругань этих моряков! Когда основательно осматриваюсь в лагере, настроение мое не становится лучше: Куда бы не обратил свой взор, меня встречают лишь смертельно скучающие рожи. Люди из личного состава базы едва вскидывают руки в приветствии, словно невыносимо ослабли. Между Административными блоками управления базой быстрым шагом движутся два перепоясанных портупеями унтер-офицера, с важным и неприступным видом, с папками в руке: Контора пишет. И по-другому быть не может! Они ведут себя так, как будто положение точно такое, какое было с давних пор и как будто Союзники вовсе еще не высадились.