Крепость
Шрифт:
Ничто не производит такой вид, словно имеет свое третье измерение.
Все — обман.
Тени как нарисованные: Они не могут соответствовать никакой действительности. Только летчик, сидящий у нас на верхней палубе, он не обманывает. Он реален для меня, реально то, как он судорожно поджимает свои босые ноги, и вопреки утреннему теплу дрожит на еще влажных решетках настила.
Лучше всего было бы спуститься на пирс и разлечься на серых тесовых камнях пристани, чтобы ощутить всем телом твердую землю под собой — да, вот это был бы кайф! Лежать вытянувшись, словно выплюнутый морем камень-голыш и балдеть какое-то время, чтобы суметь совершенно отчетливо понять то чудо, что мы и в самом деле, прибыли в La Pallice. Ускользну-ли от Томми — и теперь можем действовать по своему усмотрению.
Трое или четверо наших моряков стоят как истуканы на верхней палубе, рты открыты. Говоря по правде, мы все должны были бы свалиться на пристань, опуститься на колени и целовать серый бетон…
Странно: Мы уже вроде прибыли — а на самом деле еще нет!
Надо бы сфотографировать эту измученную переходом подлодку еще раз в ее полной длине, можно также и с командиром — но не в этой его тщеславной позе господина, а между людьми, начинающими сейчас хозяйничать на верхней палубе, и с сидящим здесь, беспомощным летчиком.
Но где же опять командир? На мостике он больше не появляется. Внизу в лодке его тоже не может быть… И в эту минуту вижу его голову над выпуклостью огромного многотонного якоря, который черт его знает по какой причине лежит на пристани Бункера, и понимаю: Он сошел по второй сходне, которая вынесена с фордека. Хочет ли он просто размять ноги? Или ли он в таком беспокойстве, что больше не выдерживает свое нахождение на подлодке? Что с ним происходит? Сколько еще признаков своей нервозности он хочет нам продемонстрировать?
Когда я уже сделал несколько снимков, командир разом стоит рядом со мной.
— Должен быстро позвонить — ведь как ни суди, нам нужны санитарные машины! — произносит он взволнованно. — Где-то же должен быть телефон! Там впереди, у смотрителя шлюза, в любом случае. Вы пойдете со мной?
Доклад о прибытии по телефону?!
Ну и ну! Это что-то новенькое. Такого мы еще не имели. Я быстро киваю и хочу тут же отправиться в путь, но командир говорит:
— Сначала я должен отлить!
Я замечаю, что меня тоже уже давно мучит стремление помочиться. От сильного волнения я просто начисто об этом забыл. До бетонной стены всего пара шагов, но ноги буквально подгибаются под моим телом. С горем пополам открываю ширинку, и струя бьет из моего писюна: Толстая дуга мочи, шафраново-желтая, с силой бьет по бетонным плитам… Освободился! А теперь на пристань, на солнцепек, через крановые пути и кабеля на бетонной стене и между странными деревянными каркасами, а затем мимо огромных гребных винтов, к светомаякам и всяческим другим трудноопределяемым механизмам. Гранит и бетон. Никаких колебаний. Все неподвижно и твердо. Еще пара дней, и я буду уже так передвигаться, как будто для меня больше нет ничего необычного в твердой земле. Замечаю, как жизнь снова возвращается в мое тело.
— И все же, я не понимаю! — бормочет командир. — Никакой помощи! Я еще никогда не испытал нечто подобное — такого…
— … пофигистского отношения, — помогаю ему.
— Точно! — соглашается командир так серьезно, как будто я сказал что-то очень важное для него. — Точно так!
Мои ноги опять охватывает дрожь. Но не простая, а болезненная, и поясница тоже болит. Сказать точнее: Вся спина болит — от задницы до шеи.
Ну что тут скажешь!
Наконец, командир-то не жалуется, а старается двигаться проворно, и делает это не странно спотыкающимся способом как моряк, который только что сошел на берег, а словно и не был только что на борту.
— Кто теперь является здесь шефом флотилии? — спрашиваю командира.
— Рупп, — отвечает тот помолчав. — Рупп с Рыцарским крестом.
— По-видимому, слишком занятой господин.
— Судя по всему, так.
— Но все же, кто-то же должен был сообщить о нас?
— Должен был бы! — уточняет командир.
— Наконец, нас можно было наблюдать достаточно долго в море, на подходе к порту…
— Точно!
— Думаю, здесь же должно иметься нечто типа берегового поста службы наблюдения и связи, и он должен заниматься нами, конечно!
— Должен был бы! — повторяет командир.
На все сто процентов верно! и думаю: Сон Спящей красавицы! Более верного определения не подберу. Гремящие призывы, а затем вот это, здесь! Великогерманское оружие подлодок — орущие пасти штабистов, в любом случае всего лишь ошибочные заявления. Внезапно командир ругается в полный голос, будто желая освободить себя от мучительного скопления сдерживаемых эмоций:
— Проклятье! Ведь, мы же должны сделать медосвидетельствование для серебрянопогонников — и для экипажа, так или иначе.
Комендант ругается, громко возмущаясь, как с цепи спустился: Он сыпет проклятиями так, что сбивается с дыхания.
— И здесь никакая свинья даже не позаботится о нас! Словно нас здесь нет! Что же это такое?!
Чтобы попасть к дому смотрителя шлюза, мы должны пройти по коричневому ржавому железному причалу шлюза. Там я вижу перед нами дюжину подсолнухов, аккуратно как солдаты выставленных по ранжиру: Между тесанных гранитных камней смотритель шлюза разбил садик, шириной 3–4 метра, но отгороженный бело-окрашеной, высокой, почти в рост человека, изгородью. Это выглядит совершенно по-немецки.
На углу изгороди приходится свернуть за угол. Дверь, кажется, находится на другой стороне. Командир спешит вперед, и в то время как я наслаждаюсь садиком, слышу, как он стучит по древесине: два, три раза. Затем глухой стук: Командир, должно быть, лупит сапогами по двери.
Спустя какое-то время снова подходит ко мне. Лицо искажено от ярости.
— Это невероятно! — рвется из него стон. — Ни одной свиньи не видно!
— Значит, возвращаемся? — спрашиваю подчеркнуто мягко.
— No, Sir! Идем дальше, к Бункеру!