Крепость
Шрифт:
— Этих господ не смогли удержать? Что Вы имеете в виду?
— Да их как волной смыло, господин обер-лейтенант, — пробует объяснить Номер 1. — Там пришли два грузовика, полуторки…
Командир пристально смотрит, открыв рот, переводя взгляд то на одного, то на другого. Заметив мой взгляд, наконец, он пристально вглядывается в меня, как будто я могу объяснять ему, что здесь произошло. Бог мой! Я же не охранял этих братишек на борту! Ответственен ли я за серебрянопогонников? Лично мне эти засранцы по херу! Чтобы отчетливо продемонстрировать это, передергиваю недоуменно плечами. При этом поворачиваю еще и ладони вперед. Это должно сказать: Вы можете убить меня, но я не скрываю ни одного серебрянопогонника в кармане.
Меня бы не удивило, если бы командир утроил сейчас бешеный разнос всем присутствующим. Но он смотрит как мешком пришибленный.
Довольно громко говорю:
— Чертовы засранцы!
И привожу этими словами командира снова в себя. Он шумно глотает, осматривается вокруг, закусывает нижнюю губу, как это делал Старик, когда не знал что делать дальше, и что затем? А затем с силой бросает свои кожаные перчатки на пирс и делает несколько неуклюжих шажков, словно желая начать танцевать. Из разговора на лодке, доносящегося до меня слышу звонкий голос Номера 1:
— Это было как побег из тюрьмы, господин обер-лейтенант…
— Да, как заранее подготовлено. Большинство рванули через передний загрузочный торпедный люк…, — вмешивается Первый помощник.
— А почему люк был открыт? — орет командир на Номер 1.
— Да они сами отдраили его, господин обер-лейтенант.
В это время корю себя за то, что мало беспокоился о серебрянопогонниках. Теперь, пожалуй, ничего не поделаешь! Что же это были за люди? Командир стоит как побитый, с поникшей головой.
— Проклятые свиньи! — цедит он сквозь зубы.
В следующий миг над фальшбортом мостика появляется лицо оберштурмана. Оберштурман торопится по железной лесенке вниз на верхнюю палубу и затем приближается по качающейся сходне. Он еще не успевает сделать доклад, как командир уже ворчит на него:
— Они же не могут исчезнуть просто так с лица земли!
Ответ оберштурмана лишь недоуменное пожатие плечами. Тут командир снова обращается к Первому помощнику:
— Вы должны были бы применить Вашу командную власть!
— Так точно! Но, все же, господин обер-лейтенант, это было невозможно, невозможно из-за званий!
Наконец командир успокаивается и приказывает теперь спокойнее:
— Начните еще раз сначала!
Первый помощник глотает так сильно, что кадык буквально готов выскочить у него из горла и начинает:
— Подъехал грузовик, господин обер-лейтенант… а затем еще один…
— Так они что, знали, что мы прибываем…?
— Только эта сраная флотилия не знала ничего, — добавляю я.
— В это время мимо проходил грузовик, полуторка, — оберштурман приходит на помощь Первому помощнику, — И его останавливает этот, который с четырьмя полосками нашивок на рукавах, и реквизирует, так сказать…
Четыре полоски нашивок на рукавах против одной, и еще командира нет на борту! Теперь он может бушевать, сколько хочет — но при этом не наколдует обратно этих засранцев серебрянопогонников. Оберштурман обращается ко мне:
— Как крысы рванули они с борта, господин лейтенант. Первый помощник просто не смог ничего сделать. Мы же не могли их всех просто перестрелять?!
Оберштурман делает такое лицо, словно он должен мне сдавать рапорт. Пока он еще продолжает говорить, я не отворачиваясь, смотрю, как командир театрально трет лоб правой рукой. Затем он судорожно смеется и произносит:
— Хорошо хоть, что они еще и кингстоны при этом не открыли!
Но затем слегка сгибается и несколько беспомощно бормочет про себя:
— Не понимаю! Просто не понимаю…
Внезапно, однако, спасительная идея, кажется, приходит ему на ум: Он выпрямляется и спрашивает Первого помощника:
— А где больные?
— Тоже смылись, господин обер-лейтенант.
— Но это не может быть правдой! Ведь я, идиот, особо озаботился именно о санитарных автомобилях для них!
Я обращаюсь к Номеру 1:
— Скажите-ка, что, наш канадец тоже исчез?
— Мы убрали его вниз, господин лейтенант. Он сидит в офицерской кают-компании — под охраной.
— Так сказать, готовый к отгрузке? — пытаюсь пошутить.
— Так точно, господин лейтенант!
Вижу, как на пристань Бункера въезжает грузовик. Боцман несколькими большими шагами подходит к кабине. Доносится громкий голос водителя:
— Я должен забрать багаж господ с верфи!
— Слишком поздно! — орет ему боцман, а парень никак не может этого понять и с сомнением передергивает плечами.
— Двойная работа! Такие вот брат дела! — ругается боцман высоким голосом.
Внезапно передо мной возникает Бартль: бледный, страшно сконфуженный, с поникшей головой Бартль.
— Для начала было неплохо, Бартль, — говорю ему и приподнимаю плечи в легком смущении. — Посмотрим, как все будет дальше продвигаться… Что, нравится Вам здесь или нет?
Протест, который я ожидаю, отсутствует. Бартль смотрит на меня несколько укоризненно — так, как будто это я виноват в том, что он вынужден находиться здесь в La Pallice, вместо того, чтобы травить баланду своим парням в Бресте. Поскольку Бартль все еще не двигается, продолжаю:
— Нас неплохо поимели, не так ли, Бартль?
Ожидаю от Бартля, которого помню по Бресту, что он сейчас небрежно передернет плечами и сделает успокаивающее движение рукой. Однако Бартль, своими водянистыми глазами одаривает меня взглядом побитой собаки, и стоит как в глубокой прострации. Ради Бога, мелькает мысль, чего же он стоит как потерянный? Бартль, со слезами на глазах — этого мне только не хватало!