Крепость
Шрифт:
— Теперь нас 101, — слышу голос какого-то моряка, говорящего с таким равнодушием, как будто его заданием было подсчитать присутствующих.
Летчику уже принесли несколько одеял. Он отказывается от коньяка. Но затем все же хватает бутылку, когда командир еще раз подает ее ему.
— Не, ну ты только погляди! — произносит моряк, вытягивавший с боцманом пилота из воды.
Летчик молод. Стрижка «ежиком». Это придает ему какой-то озорной вид.
Выпив, он рассказывает, скосив взгляд вниз, что он и его товарищ не могли знать, что за огневую мощь мы имели. Это звучит как извинение за то, что он вынужден теперь сидеть у нас на палубе, на своей мокрой заднице.
Боцман подходит ближе и делает такой вид, как будто это он собственноручно сбил летчика, а не только выловил его из воды. Он просит меня сделать ему «одну фотку с Томми».
Тут летчик с обидой бросает:
— I am not British — I am Canadian!
— Вы поняли? — Обращаюсь к Номеру 1. — Это никакой не Томми…
— Канадец? — удивляется Номер 1, открыв рот.
— Ну да. Они, кстати, тоже участвуют в войне против нас. Вы этого не знали что-ли?
Если бы летчик заявил, что прилетел с Луны, то это не вызвало бы такого удивления у Номера 1 как то, что он из Канады.
Командир сразу оттаивает:
— Придти в порт с живой добычей, это редкость… Парашют доставим, конечно, тоже!
Мне следовало бы это предвидеть: Во всех обстоятельствах жизни — командир — это человек, осознающий свой долг.
Морская вода стала мутной. Нет ни одного поблескивающего барашка, а лишь неподвижная, вязкая масса: цвета умбры, с небольшой примесью охры — как разбавленная навозная жижа.
Меня беспокоят невысокие широкие облака, которые закрылись почти в кольцо, будто нарочно.
Командир снова нервничает — как всегда. Его лицо беспрерывно движется, словно сжатое невидимыми руками, и вновь вылепленное, словно неумелыми руками.
Где-то около минуты он вращается вокруг собственной оси. При этом осматривает линию горизонта, не забывая и о небе. Затем опускает бинокль, и некоторое время как гончая устремляет лицо вверх, словно нюхая воздух. Внезапно он резко говорит, будто бы про себя:
— Ничего другого не придумать, как только немедленно рвануть отсюда прочь!
И затем добавляет:
— Не можем же мы ждать, пока нас поймают на лассо.
Тут же раздаются команды машинному отделению и рулевым. Значит, будем следовать дальше к побережью на электродвигателях. Решаю быстро спуститься вниз: Отснятую пленку упаковать для безопасности, а новую зарядить в фотоаппарат. Размышляю: Заправить универсальную фотопленку или 21 DIN? Думаю, что 21 DIN вполне удовлетворит меня. В то время пока колдую над фотоаппаратом, слышу за спиной, как один мореман обращается к серебрянопогоннику:
— Они вернутся!
Голос звучит злорадно.
— И тогда Вы сможете принять яд. Парни Вашего уровня всегда поступают таким образом!
— Как далеко мы еще от берега? — уныло спрашивает серебрянопогонник.
— Еще достаточно!
— А почему же мы тогда не ныряем?
— Сейчас со смеха лопну!
Серебрянопогонник, кажется, не понимает, что происходит: Обернувшись, вижу перекошенное лицо: Из округлого открытого, словно у карпа, вытащенного на берег рта, раздается прерывистое дыхание.
— Что, страх Божий объял? Смотри в штаны не наделай, — произносит моряк — «и поносом не усрись!» добавляю тихо.
Едва перебираюсь через переборку, как слышу новые команды дизелистам и тут же ощущаю запуск дизелей и затем быстрое ускорение хода. Значит, теперь будем идти полным ходом! Давно бы так… В следующий миг слышу шум голосов сверху, звучащий скорее как приглушенное ликование: Командир только что заметил маяк.
— Это может быть только маяком Ile d’Oleron или Ile de Re, — раздается голос оберштурмана, уже склонившегося над картой.
— Наверно вот здесь! — говорит оберштурман мне и слегка тычет иглой циркуля в карту на своем столике.
Первый пеленг по береговым ориентирам! И, по-видимому, мы спешим туда. Оберштурман на какой-то миг словно освещается изнутри. Хочу похлопать его по плечу, но он уже снова занят своим циркулем: У него просто нет времени для проявления радости. Слышу, как он тихо ворчит себе под нос, проклиная северное течение, и затем отчетливо восклицает:
— … Прекрасно, прекрасно!
Но я уже снова забираюсь по лесенке. Наверху кидаю быстрый взгляд без бинокля через фальшборт в направлении, куда направляет свой бинокль командир, и только тогда, когда не нахожу ничего интересного, приставляю свой бинокль к глазам: Ни хрена не видно! Беспредельный горизонт и мы одни как перст…
Оберштурман вылезает следом за мной.
— А теперь еще у нас также и низкий уровень воды!
Его голос звучит с обидой.
— Здесь нам следовало бы шлюзоваться!
Все же этот оберштурман странный малый: Сначала он поступает так, как если бы мы, если бы только не это северное течение, уже давно вошли бы во вход гавани и оказались в Бункере La Pallice, а теперь он сердится, очевидно, из-за того, что не он был тем, кто обнаружил первый береговой знак. Если бы только не было так мелко! Если бы мы погрузились, и еще несколько миль смогли бы пройти под водой! Ведь если сейчас налетят сразу 3–4 самолета, то спокойной ночи, малыши!
Наши артиллерийские расчеты уже снова на своих местах и то и дело поворачивают спаренные установки на поворотных лафетах, но теперь нас спасти может лишь воля Божья!
Командир втягивает носом воздух, вертя им то в одну, то в другую сторону — так, словно может учуять самолеты на подлете.
И в это время поступает доклад впередсмотрящего по левому борту высоким, словно истерическим голосом:
— Берег на 300 градусов!
— Прекрасно! — только и отвечает командир. Затем приставляет бинокль к глазам и смотрит в заявленном направлении.