Крепость
Шрифт:
Однако в данный момент мы движемся вперед лишь ходом на самой малой скорости. Командир, в конце концов, должен был бы уже отдать приказ об увеличении скорости хода.
Оберштурман стоит поблизости и держит — точно как и я — свой взгляд в упор на командира. Оберштурман демонстративно ждет приказа.
— Как перед Шербуром — такое же дерьмо! — раздается его шепот. Что он подразумевает, говоря так? Если он думает о нашей дилемме навигации или… Только бы ничего не призвал этим своим шепотом! пронзает меня мысль: Но что, если и в самом деле янки уже захватили La Pallice?
Встреча нас с Yankee Doodle — это был бы та еще песня! Qa changerait …
Командир просто стоит и молчит. Кто-то слишком громко откашливается. Этот кашель звучит как вызов. Но что это с командиром? Неужели он дрожит?
Внезапно во мне поднимается ярость: До какой же степени все происходящее измотало этого человека! Послать его дважды с короткими промежутками в Ла-Манш и этим совершенно убить его! И даже в Ла-Манше не получить затем никакой передышки. Ему доверили жизни 100 человек для этой безумной поездки… Что за бестолковое руководство?! Что за банда убийц! И у всех в их штабах сухие задницы!
Оберштурман докладывает без напоминания:
— Лодка делает ход в две мили над грунтом. Руль на 110 градусов.
Теперь командир просто обязан отреагировать.
Он и в самом деле открывает рот, складывает губы, как он это всегда делает, в букву «О», затем широко их раздвигает, снова закрывает, но я не слышу ни звука. А командир больше не двигает губами: Он стоит словно статуя.
Затем обращает ко мне свое лицо, и я вижу его распахнутый рот. Вид у него такой, будто он напряженно вслушивается в то, что могло бы раздаться из моего рта. Или он так слушает, зафиксировав взгляд на моем рту, в происходящее снаружи?
Не знаю, что я должен делать: Снаружи все тихо.
Тихо, как никогда еще не было. Может быть, эту тишину и слушает внимательно командир? А может эта тишина раздражает его? Или он свихнулся от неожиданного затишья?
— Запустить лот! Измерить глубину!
Эта, хриплым шепотом отданная команда, наконец раздалась изо рта командира. Он произнес ее не двигая губами, как опытный чревовещатель. Командир — ventriloquist! В следующий миг он откашливается, и так как ничего не меняется, он пробует свой голос с легким покашливанием. Оберштурман поспешно делает несколько шагов к эхолоту и запускает его.
Конечно! Эхолот! Почему с ним не работают постоянно? Даже если бы его работа помогала нам также сильно, как слепому его белая трость?
Оберштурман докладывает громко и четко:
— 30 метров!
Чудненько! 30 метров! Значит, здесь есть широкие проходы с 30 метровыми глубинами… Но наше оцепенение, по крайней мере, закончилось. В командире происходит какое-то движение. Он подходит к штурманскому столику.
Я тоже всматриваюсь в морскую карту: Предполье побережья не имеет никаких характерных маркеров. Дно перед побережьем на много миль равномерно плоское: от Gironde аккуратные аллювиальные отложения.
И, наконец, слышу, как командир чистым голосом приказывает:
— Электродвигатели вперед средний. Новый курс: 120 градусов!
И спустя немного времени очередная команда:
— Курс 125 градусов!
Ответы рулевого поступают необычно быстро. Это значит: На скорости улитки будем и дальше продвигаться к берегу. Когда мы уже сядем на мель? Смена из второй вахты собралась в ЦП — там же и обслуга зенитной пушки, хотя для этого еще не поступала команда. Все выглядит так, будто наше всплытие не заставит себя долго ждать. Лечь на грунт — речь об этом больше не идет. Командир, кажется, успокоился. Если я правильно понимаю, он хочет, как только мы всплывем, в одиночестве вскарабкаться наверх. Шепчу уже в который раз:
— Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! — про себя и пытаюсь сдержать мое нетерпение напряжением мышц и широко расставив ноги.
И вот раздается голос командира:
— Приготовиться к всплытию!
«Приготовиться к всплытию!» эхом проносится многократно через лодку. Хвала Господу! Наконец-то мои глаза снова получат возможность увидеть нечто иное, чем вентили диффузора продувки и все другие достаточно известные мне агрегаты центрального поста.
— Ракетницы держать наготове! — снова командир.
Это понятно: Нам придется запускать ракеты в случае, если все же, мы будем вынуждены лечь в дрейф и ждать. Внезапно начинается торопливое передвижение экипажа. Спешно проверяется все, что будет необходимо на мостике после всплытия. Второй помощник держит патроны для ракетницы и подает их оберштурману. Интересно: Какого они цвета на день сегодняшний? Две белых звезды плюс одна светло-розовая — или одна желтая плюс три красных? Надо надеяться, что на патрульном катере или шхуне ожидающей нас там, наверху, тоже держат ракетницы наготове. Но что, если они не выстрелят никакого опознавательного сигнала? Что тогда? Они, наверное, в штаны наложат, когда мы внезапно всплывем перед ними и запустим в небо пестрые звездочки сигнальных ракет. Из башни доносятся тихая ругань и вздохи: Ракетница приржавела в своем держателе в башне. Плохой знак?
Доносится неразбериха голосов:
— Давно не пользовались, вот и заржавела…
— Принесите молоток и гвоздь, черт возьми!
— Надо надеяться, эта чертова штука еще действует…
Спустя какое-то время слышу голос Второго помощника сверху:
— Все в масле, только снаружи немного ржавчины.
Несмотря на полутьму в ЦП, могу разглядеть, как командир театрально закатывает глаза. Я воспринимаю это как хороший знак того, что он снова совершенно пришел в себя.
Наверху, должно быть, еще царит темнота. Вахта, которая уже вся собралась, надела красные очки, чтобы глаза смогли быстрее привыкнуть к темноте.
Командир поднимается в башню и долго осматривается. Наконец приказывает сверху вниз сильным командным голосом:
— Всплываем!
И теперь следует ритуал обмена командами для всплытия между командиром и вахтенным инженером. Боковым взглядом отмечаю, как открывается клапан вентиляции цистерны главного балласта, и затем слышу шипение поступающего в балластную цистерну сжатого воздуха. Всем телом чувствую, как подлодка реагирует на все манипуляции.
Произнося команду: «Люк башни свободен!», голос инжмеха звенит как тост ликования.