Крепость
Шрифт:
Я настолько озадачен, что вынужден буквально откусить себе язык, чтобы держать рот на замке и лишь вполовину отыграть приветствие, едва вскинув руку.
— Вам надо бы пару-тройку часов под душем провести, — бросает коротко шеф Флотилии и это меня снова раздражает, так как он внезапно шепелявит и голос его звучит так, как будто раздается не от письменного стола, а из угла кабинета.
Я не знаю, следует ли мне улыбнуться в этом месте или стоять как истукану. Не имею никакого представления, сколько формальности должен я показать, когда военный начальник стоит передо мной, с него капает вода и он почти неприкрыт. Мелькает мысль: Как наездник на козле: В этом я разбираюсь. Мой опыт научил этому! Я, правда, не знаю, как я должен бы реагировать на этого ездока на козле, как должен был бы его приветствовать, если бы проходил мимо с вскинутой в приветствии рукой — в этой ситуации я ничего не понимаю!
— Итак, Вам пришлось, наверное, немало пережить за время этой Вашей поездки? — шеф Флотилии опять шепелявит.
Стою и не знаю, что я должен сказать в ответ. Как я должен вообще реагировать? Держать морду топором? Или показать, как я настрадался? Желая все ускорить как можно скорее, отвечаю вежливо-надменно:
— Прошу господина капитана, предоставить мне машину…
Эти мои слова видно здорово озадачили Шефа. Он хмурит брови, так как не находит слов для ответа, втягивает губы и рассматривает меня с явным любопытством. А нет ли у него, например, уже сообщения обо мне из Парижа? Но если бы такое произошло, то имелись бы явные тому признаки. Коротышка, конечно, не является хитрецом или актером. Но почему он молчит? Неужели просто от того, что здесь никто не реагирует на слова нормально?
— А вы знаете, — наконец он начинает, — мы рассчитывали встретиться с Вами немного раньше.
Из меня прямо так и рвется: Да знаю я, знаю! Едва сдерживаясь, проглатываю слова.
— Командующий подводным флотом хотел встретиться с экипажем подлодки и затем взять Вас с собой в Париж, но Вы прибыли, к сожалению, с опозданием…
Это уже ни в какие ворота не лезет! думаю про себя.
Его слова звучат как упрек.
Единственное, что я могу теперь сказать, это:
— Я не считаю, что это вина командира, в том, что он упустил Командующего.
Меня бесит то, что я, вместо того, чтобы высказать все это как можно более холодно, произношу всю фразу с заиканием.
Либо Шеф впал от жары в полудрему, либо по другой причине, только он никак не реагирует на мои слова. Но затем, наконец, все же произносит:
— Я, конечно, знаю, что Вы нуждаетесь в транспорте. Только хочу привести одну пословицу: «Подлец, кто много обещает, но ничего не исполняет!»
Шеф флотилии аж сияет от уверенности в правоте своей литературно окрашенной речи, и даже предлагает мне кресло.
Могу только удивляться своему визави: Ни следа торопливости или бремени забот. Этот человек производит впечатление человека довольного собой и всем миром. Лицо словно только что отполировано, румяные толстые щечки поблескивают. Всем своим видом буквально копия Наполеона. Он должно быть перенял способность бросать взгляды от Ганса Альберса. Там, дома, он, играет роль дерзкого ловеласа. Таким хочет народ видеть своего носителя Рыцарского креста — особенно дамы.
Соберись! Приказываю себе.
Ведь не могу же я позволить этому напыщенному ослу просто так от меня отделаться! Ну а теперь выложим на стол пластинку с военными формальностями и поставим иглу в звукоснимателе на полную громкость:
— Прошу господина капитана еще раз обратить особое внимание на то, что меня безотлагательно ожидают в Берлине!
— Вполне возможно, господин лейтенант, но даже я не могу приказать машине для Вас вырасти на пустом месте… Что это за такие важные для войны документы, что Вы тащите с собой? А где вообще вся эта Ваша хрень?
— Курьерскую сумку я сразу же приказал адъютанту закрыть в сейф, господин капитан. Все материалы секретны, господин капитан.
— Полагаю, это все должно было поступить к Командующему в соответствии с имеющимся служебным порядком!
— В Бресте уже понимали, что Анже не продержится долго, господин капитан. Кроме того, мои собственные пленки уложены отдельно и находятся там же — они предназначены для Отдела пропаганды Верховного командования вооруженных сил.
— А если кто-нибудь их у Вас украдет?
— Я ни на минуту не оставляю сумку без надзора, господин капитан.
— А что произойдет, если Вас захватят в плен по дороге?
Я буквально киплю внутри, но все еще могу совладать с собой:
— Я бы хотел еще просить Вас выдать мне пару ручных гранат, господин капитан…
— Звучит довольно авантюрно, господин лейтенант.
Как же это уже достало меня: Куда бы я не прибыл, везде наталкиваюсь на тупость и летаргию.
— Черт, ну так что же нам делать? — произносит задумчиво мой визави и постукивает кончиками пальцев по крышке стола. Таким образом, он некоторое время играет задумчивость.
Я же остерегаюсь молвить хоть слово. Бог его разберет, что он знает о своем адъютанте.
— Я предполагаю, что Вы уже готовы к выезду — какой пока еще есть в La Rochelle — и, пожалуй, смогу помочь. Я сейчас позвоню. Впрочем, мой адъютант позаботиться о Вас. Довертесь…, — и, говоря это, господин шеф Флотилии впивается взором мне в глаза, — … ему.
— Нижайше благодарю! — отвечаю и слегка приподнимаю при этом зад из кресла.
— Теперь я должен одеться и идти — на рыбалку.
А я думаю: Да этот петух, пожалуй, сумасшедший! Но показываю смиренное выражение лица и поднимаюсь из кресла.
— Надеюсь, мы с Вами еще увидимся! — говорит командир Флотилии.
И тоже встает. Я салютую, и он отвечает мой салют гладиатора. При этом полотенце соскальзывает с его бедер, и он стоит в костюме Адама у своего письменного стола. Вид такой, как будто его пенис вырос непосредственно из столешницы письменного стола — ствол бонсая с темно-русыми лобковыми волосами, напоминающими плотную крону. Городской рынок, как я узнал, закрыт. Едят теперь здесь только в бараке у рыночной площади. Причиной в отказе от бывшей ранее роскоши называется недостаток горючего. Блажен, кто верует! Господа просто боятся того, что их, как куропаток перестреляют в рыночной толпе в светлый день или иначе как жестоко расправятся. Ну и дела!