Крики в ночи
Шрифт:
Эстель сказала:
— Я не могу этого перевести.
Элореан вскочил на ноги.
— Мне кажется, вам лучше уйти, — пробормотал он.
— Покопайтесь в его памяти; — попросил я. — Тогда был крупный скандал, не так ли? Относительно смерти двух детей?
Я сунул ему под нос газетные вырезки, которые нашла Эмма.
— Не понимаю, что вы имеете в виду, — выкручивался он.
Но на его лице такая уверенность не читалась.
И тут Эстель наконец поняла, что мне требуется. Она вытягивала из Элореана его прошлое, фраза за фразой. Мне хотелось обнять ее. В этой блестящей комнате, разглядывая головы, его, лысеющую, и пепельные волосы Эстель, я узнал всю историю. Она отодвинула бокалы и пытала его, как школьная учительница.
— Был пожар, — напомнила она. — Серия пожаров, в то время когда вы работали с Ле Бревом.
Он кивнул головой, осел, а не человек.
— Спросите его про смерть… Смерть двух детей, на случай, если он забыл. Спросите, каким образом они связаны с пожарами.
Глаза у Элореана округлились и стали как кукурузные хлопья, желтые и выпученные.
— Не могу припомнить…
Мне же очень хотелось расшевелить его память.
— Думаю, может, — бросил я Эстель. — Уверен, что может. Самое главное — это он вел следствие о нескольких пожарах, а затем в лесу нашли тела двоих детей. Разве он этого не помнит?
Эстель в ожидании наклонилась вперед. И снова он покачал головой, а в его глазах сквозило недоумение, будто ему предлагали проникнуть в то, что он давно похоронил, заставляли раскапывать старые могилы.
— Он не знает… не может вспомнить.
— Ну ладно. А что тогда насчет тех пожаров? Которые становились все серьезней и серьезней. — Эстель переводила вопросы. — Поджоги стогов и старых хлевов. Пустой дом и машина. Кто виновник? — На секунду-другую я смолк. — Кто это делал?
— Понятия не имею.
Я рассмеялся ему прямо в лицо сквозь стиснутые зубы.
— Нет, знаете. Разве это были не дети, найденные в Шеноне? Их убили или сожгли?
Он вздрогнул, вскочил на ноги, оглянулся через плечо в тень, где подслушивала его жена, и медленно произнес:
— Они сами себя сожгли.
— Понятно.
Я почувствовал дрожь удовлетворения. Наконец-то прояснился хоть один факт. Несчастный случай, не убийство. Но кто эти дети? Скажет ли он мне что-нибудь?
— Не знаю, — опять пробормотал он.
— Ле Брев знает, — бросил я Эстель. — Но есть же какая-то причина, почему он не хочет сказать мне этого.
Элореан выглядел озадаченным, и я объяснил ему:
— Исчезли еще двое детей, того же возраста, рядом с тем же местом. Почему?
— А спросите об этом старшего инспектора!
— Я спрашивал, но он сразу же замыкается в себе. Я не могу добиться ответа.
Я переводил взгляд с Эстель на Элореана.
— Спросите, где он берет деньги.
— Какие деньги?
Элореан перегнулся через столик, и на мгновение я подумал, что он опять начнет прикидываться дурачком.
Я обвел рукой вокруг:
— Все это невозможно получить от полиции в тридцать лет. Нужно очень много денег, чтобы жить в такой роскоши.
Перевела ему Эстель или нет, но он понял.
— Убирайтесь вон!
Мне пришлось встать между ним и Эстель, которая успела вскочить на ноги.
— Убирайтесь!
— Нам нужно идти, — выдавила она с напряженным лицом.
— Идите вы все на…
Он попытался дотянуться до нее, опрокинув столик рядом с креслами, и мне пришлось вмешаться. Бог знает что бы случилось, если бы она пришла сюда одна, так как я отразил сокрушительный удар Элореана и быстро вывел ее из дома. Дверь захлопнулась, оставив нас одних, ослепленных солнечных светом.
Впервые за все время она расслабилась:
— Ну, вы, кажется, напрашивались на неприятности.
Мы слышали, как он бушевал в доме, пока шли к машине между аккуратными кустами и ухоженной лужайкой, которая орошалась из вращающихся поливалок.
— Я знаю, что прав, — произнес я, — хотя бы насчет этих поджогов.
— О чем это вы?
— Тут должна быть какая-то связь: эти поджоги, смерть детей, исчезновение моих ребятишек.
Мы забрались в машину, она взглянула на часы, затем на меня.
— У нас есть еще полчаса.
Пока мы выбирались на шоссе, взбивая пыль сзади машины, я почувствовала, что она в смятении.
— Джим, — прошептала она. — Ой, Джим.
— Что случилось?
— Джим… не надо было вам просить меня о помощи.
Мы ехали по узкой дорожке, которая вела на шоссе, затем в Понтобан, и что-то произошло между нами. Колеса иногда съезжали с колеи, неожиданно она резко свернула вправо, притормозив и остановив машину под деревьями близ ручья, в котором весело прыгала по камням вода. Прохладное тенистое место.
Я знал, что ей хочется моей любви или просто какой-то ласки. Я попросил у нее помощи и потерял то, что любил, и Эмма отвернулась от меня в постели. Эстель дотронулась до моей руки.
— Что все это означает?
Ее пальцы лежали на моих, наши головы склонились так близко, как склоняются головы любящих людей.
— Мне так жаль тебя, — сказала она.
Я всем телом ощущал ее присутствие и крепко обнял, прижав к двери машины. Никто из нас не отдавал себе отчета в том, что мы делаем. „Что она ищет, — удивился я, — что движет ею — сострадание или горе, а ее руки на моем лице?“
Руки Эстель обвились вокруг моей шеи, на глаза навернулись слезы. „Что она знает, — удалось мне спросить, — что выяснила?“
— Не спрашивай, не спрашивай, — умоляла она.
— Ты что-то знаешь. Ты должна рассказать мне все.
Эстель плакала:
— Это ужасная история. О тех детях и о том месте, куда тебя возил Ле Брев. Это слишком мучительно.
Мы были в машине так же близки, как в постели.
— Пожалуйста, — настаивал я. — Я должен знать.
— Я нашла газетные репортажи, — прошептала она. — Ле Брев был там, когда они обнаружили тела. Его имя упоминается в расследовании. А второй полицейский — это Элореан.