Криминальные кланы
Шрифт:
Бывший мальчик из церковного хора теперь ходил в отличных смокингах с внутренними карманами — для ношения оружия, не забывал посещать мессы, время от времени, когда его посещала сентиментальность, заглядывал в квартал, где прошло его нищее детство, и раздавал милостыню беднякам. Часто после этого у него слезы наворачивались на глаза. «Все-таки, я очень хороший парень», — часто говорил он. Да, скромности ему было не занимать.
Осенью 1924 года умер президент Союза сицилийцев Майкл Мерло, как это ни удивительно, своей смертью и в собственной постели. Магазин О’Баниона был буквально завален заказами на цветы и траурные венки для усопшего. Только Джон Торрио сделал заказ на 10 тысяч долларов, а Аль Капоне — на 8 тысяч. Был и такой оригинальный заказ: выложить из цветов фигуру Мерло в полный рост. И наконец, последним был заказ на чрезвычайно сложный венок, работу над которым Дини не мог поручить никому, а потому решил выполнить эту работу сам. Он спешил, потому что заказчик обещал забрать венок в полдень на следующий день.
О’Банион почти успел. Ему осталось только слегка подрезать хризантемы, как дверь отворилась, и в магазин вошли вчерашние заказчики. Их было трое, и О’Банион всех прекрасно знал, потому что нередко вел с ними совместные дела. Своей обычной прихрамывающей походкой он с улыбкой пошел навстречу посетителям и протянул им руку. При этом человек в надвинутой на глаза шляпе крепко сжал руку О’Баниона, а двое других стремительными жестами достали из карманов револьверы и прижали их к самому телу Дини. Они стреляли до тех пор, пока он не рухнул на пол. Человек в шляпе отряхнул руку и сделал своим подручным неуловимый знак, после чего они тихо и быстро направились к катафалку, на котором приехали и который ждал их до сих пор.
Полиция, прибывшая на место преступления, смогла констатировать только одно: убийцы держали пистолеты на минимальном расстоянии от тела убитого, потому что около пулевых отверстий остались следы пороха. В то же время ни один из прохожих, которых в момент убийства на улице было множество, не смог описать внешность посетителей цветочного магазина. Как обычно, следствие зашло в тупик, а О’Банион уже ничего не мог сказать. Думается, не сказал бы он ничего и в том случае, если бы ему посчастливилось выжить. Для порядка задержали тех, кого возможно, однако улик не было никаких, и всех отпустили.
Во всяком случае, у Торрио и Аль Капоне алиби было железное: они проводили время за городом в компании Майкла Генна, Альберта Ансельми и Джона Скализи. Подозревался и Фрэнк Йейл, друг Аль Капоне, хотя тот и утверждал, что находился на момент преступления в Бруклине. Ко дню похорон О’Баниона их отпустили.
Если сравнивать похороны Мерло и Дини, то они разительно отличались друг от друга: первая — до предела помпезная, обошедшаяся в 100 тысяч долларов, и вторая — почти нищая, словно хоронили обычного триггермена. Его положили в обычный гроб, отделанный бронзой, и все ритуальные услуги обошлись в 10 тысяч долларов.
Тем не менее желающих попрощаться с Дини было очень много. В эти три дня около его гроба побывало не менее 40 тысяч человек. Торрио прислал венок с короткой надписью: «От Джонни». Похоронную процессию сопровождал и Аль Капоне. Глядя на людей О’Баниона, которые не могли сдержать искренних слез, он подумал, что эти ребята убийство Дини просто так не оставят.
Священники Чикаго отказались проводить отпевание гангстера О’Баниона в церкви, но один из них на похороны все же пришел. Это был старый Патрик Мэллой, знавший когда-то Дини славным мальчуганом, который пел в его церковном хоре. Он не мог оставить человека, прошедшего в детстве страшный ад квартала, который он так хорошо знал. Преподобный Патрик не мог даже надеть приличествующего случаю церковного облачения. Все, что он смог сделать, — это прочитать несколько молитв.
Жена О’Баниона Виола хотела поставить над могилой мужа обелиск, однако кардинал Манделейн, узнав, что женщина хочет начертать на нем надпись «Моему любимому», возмутился и заявил, что в этом случае писать следует нечто не столь возмущающее общественную нравственность. Виола подчинилась, оставшись наедине со своим горем. «Дини почти все вечера проводил со мной, — вспоминала она. — Ему не нужны были другие женщины, он любил только меня».
Вероятно, друзья О’Баниона были верны ему. Во всяком случае, они еще питали какие-то романтические иллюзии. Так, едва похороны закончились, как один из ирландцев, Луис Альтери, заявил: «Я обращаюсь к убийцам Дайона О’Баниона и надеюсь, что они слышат меня. Я вызываю их на дуэль в любое угодное для них время, даже днем. Я буду ждать их на углу улиц Стейт и Мэдисон. Интересно узнать, люди они или звери?».
Вскоре Альтери узнал ответ на свой вопрос, потому что 1925 год вошел в историю Америки как один из самых кровавых и люди, даже если они до этого находили в себе силы оставаться людьми, уже все больше и больше напоминали диких зверей, и за это их мало кто мог осуждать.
В этот год произошло более сотни заказных убийств, причем все они так или иначе были связаны с алкогольным бизнесом, а эта сфера принадлежала практически полностью Капоне. Правда, одно неудачное покушение на жизнь Торрио было сделано соратниками погибшего О’Баниона. Устроив засаду, они обстреляли из автоматов автомобиль Торрио, но погиб при этом только шофер, а Джону только прострелили в двух местах шляпу. На этом дело не закончилось, и не прошло и трех дней, как ирланцы подстерегли Торрио в подъезде его дома. Они выпустили по Грозному Джо не менее 50 пуль, но цели достигли только три. И все же их оказалось достаточно: Джо попал в больницу, находясь на грани между жизнью и смертью. Выйдя через месяц из клиники, он заявил, что окончательно решил оставить все дела и сделать своим преемником Аль Капоне, пообещав помогать ему советами в случае необходимости. Так Аль Капоне стал королем гангстерского Чикаго.
Склеп Джона Торрио.
Через год, когда от бесконечных войн и перестрелок все порядком устали, Аль Капоне созвал съезд, на котором присутствовали все представители преступных группировок Чикаго — и враги и друзья. Собрание проходило в небольшом, но уютном ресторане. Аль Капоне, человек со шрамами на холеном лице, с руками, унизанными золотыми перстнями, произнес короткую речь. Он знал: чем короче говоришь, тем дело важнее, тем скорее люди понимают тебя. «Мы — представители большого бизнеса, — заявил Капоне. — Так не стоит превращать дело в детскую игру в войну. Я предлагаю считать все прошлые дела закрытыми. Больше не должно быть ни стрельбы, ни мести в Чикаго».
Он говорил как настоящий хозяин города, и все поняли: теперь больше не существует ни официальной власти, ни авторитетов какого угодно рода, ни, тем более, сицилийского союза. Глядя на этого человека, весомо и размеренно говорящего о мире, почему-то делалось страшно от ледяного и безразличного выражения его глаз, которые не выражали ровным счетом ничего — ни радости, ни гнева. И каждый понимал: так может говорить только хозяин.
И все же борьба между мафиозными группировками Чикаго продолжалась, и это было естественно, поскольку никто не хотел отдавать нечто большее, чем деньги, — власть, даже если человек, который произносил такие неуловимо пугающие слова о мире, выглядел устрашающе самоуверенно. Ирландская и итальянская мафии на время, казалось бы, прекратили свои разборки, но все-таки то там, то здесь происходили столкновения между «черными и „белыми“ бандами.
И тогда Аль Капоне решился на крайние меры. Ему особенно досаждал главарь банды Северного Чикаго Моран по прозвищу Багз. Впрочем, если разобраться, то у Багза было множество причин для того, чтобы, мягко говоря, обижаться на Капоне: в перестрелках погибли его лучшие люди и соратники — О’Банион, Вайсс и Друччи. Однако он упустил из виду одну важную деталь: если Капоне к тому времени обладал отличной, почти по-военному отлаженной организацией, то у Морана не было ничего, кроме шайки обыкновенных головорезов.