Криминальные кланы
Шрифт:
Для порядка, конечно, проверили алиби Макговерна и Аль Капоне, но первый заявил, что во время праздника всех влюбленных, как и положено, он проводил время с очаровательной знакомой; что же касается второго, то его, как известно, в Чикаго вообще не было: он отдыхал от дел во Флориде.
Итак, Макговерн сделал все так, как хотел: доказал, что связываться с ним не стоит. Попробовал же Моран — и в результате потерял всю свою банду. Багзу и вправду не удалось оправиться от удара, нанесенного ему в День святого Валентина. Остаток своих дней он доживал в тюрьме. А Макговерн никогда и не хотел долгой жизни. Думается, что, падая под выстрелами на пол кегельбана (что любопытно, снова накануне Дня святого Валентина), он ни о чем не жалел. Он умер уже давно: когда безутешно плакал на похоронах случайно убитого бандитами отца. Всю свою жизнь он превратил в месть и прошел эту дорогу до конца, не дрогнув, не сомневаясь.
И все же Аль Капоне подписал мир с ирландцами, правда ирландской же кровью. Это произошло в самом конце 1926 года, и события складывались как бы сами собой, словно эта партия уже давно была кем-то задумана и теперь только разыгрывалась как по нотам. У Капоне серьезно заболел ребенок, и он приехал из Чикаго в Нью-Йорк, чтобы поместить его в одну из лучших клиник. Заодно, если уж оказался в Нью-Йорке, как не встретиться с лучшим другом Фрэнком, который оказал Капоне столько услуг, что и всей жизни не хватит, чтобы с ним расплатиться.
Город готовился к встрече Рождества, и Аль пригласил друга Фрэнки в клуб «Адонис». Именно здесь он начинал, знаменитый гангстер, легенда века джаза. Каждая мелочь могла растрогать здесь до слез. Капоне вспомнил, как он работал в «Адонисе» вышибалой, как получил здесь свои знаменитые шрамы, как именно здесь у него впервые появились настоящие деньги и он узнал их вкус. «Как смешно, — думал Капоне, входя в ресторан, — а ведь это место было единственным, где я работал официально». Он любил, и всегда с гордостью, при случае упомянуть, что его карьера началась в ресторане, где он работал швейцаром.
Вид «Адониса» служил напоминанием: Аль Капоне — это человек, который вышел из нищеты и сделал себя сам. Какая ностальгия! Он даже не ожидал, что способен на нечто подобное. Капоне сел за столик и, полузакрыв глаза, вспомнил, что был совершенно счастлив в то время, несмотря на то что на улицах бушевали непрерывные столкновения между их с Фрэнки группировкой и «белой» бандой. Ах, эти старые добрые времена, когда приятно вспомнить даже то, что ты никогда не вставал из-за стола, не проверив, на месте ли револьвер. Капоне чувствовал себя сильным и уверенным при прикосновении прохладной стали к его ладони.
Теперь же ему предстояло вспомнить свою юность совершенно реально. «Я в затруднении, — признался Фрэнки другу. — Ирландцы достали меня, Аль. Их нынешний главарь Билл Лонерган хочет разгромить мой клуб. Он только вчера предупредил меня об этом». Капоне рассмеялся. «Что тут веселого?» — удивился Фрэнк. «Просто я вспомнил юность, — улыбнулся Капоне. — Мы сделаем их с тобой, Фрэнк, точно так же, как когда-то давно, и, клянусь тебе, это будет чрезвычайно весело!»
«Что ты намерен делать?» — спросил Фрэнк. Глаза Капоне таинственно блеснули. «Рождественский сюрприз специально для тебя, Фрэнки. Ты же доверяешь мне, правда? Я — твой самый старый, самый близкий друг». «Конечно, — сказал Фрэнк немного растерянно, — но я… Я что должен делать?». «Ничего, — отозвался Капоне. — Садись за самый дальний столик, чтобы тебя не было видно, но ты видел хорошо, что происходит. Представь, что ты в театре, а остальное предоставь мне». «Ладно, ладно, сдаюсь, — засмеялся Фрэнк, подняв вверх руки. — Делай все так, как ты считаешь нужным, Аль. Я во всем полагаюсь на тебя».
Вечером у подъезда «Адониса» затормозила машина, буквально напичканная людьми Лонергана. Дверь им открыл удивительно вежливый и любезный швейцар, как брат-близнец похожий на Аль Капоне, даже с такими же шрамами. Лонерган, не будь он столь самоуверен, не смог бы не удивиться подобному шокирующему совпадению. Но нет: он слишком хорошо знал Капоне. Капоне — швейцар? Да это абсурд! Он легче поверил бы в какого-нибудь переодетого инопланетянина.
Впрочем, Лонерган вообще не привык задумываться надолго, а потому он преспокойно вошел в клуб «Адонис», не обращая внимания на то, что швейцар — копия Аль Капоне — следует за ним по пятам. Зато Фрэнки, тихо сидевшего в темном углу зала, Лонерган заметил сразу и немедленно направился к нему. Окруженный своими телохранителями, ирландец спокойно шел по залу, как вдруг светильники на стенах бара погасли как по команде, и Лонерган оказался в световом круге, как раз под огромной хрустальной люстрой.
Немедленно из-за ширм, словно привидения, показались высокие молодые парни с автоматами в руках. Они открыли огонь по сбившимся вместе, растерянным людям Лонергана. Главарь среагировал на обстановку раньше остальных: он бросился к огромному роялю, мерцавшему красноватым лаком, чтобы укрыться за ним, однако не успел добежать до инструмента. Пуля настигла его, и Лонерган всей тяжестью тела рухнул на открытую клавиатуру, издавшую мощный и трагический аккорд. Этот аккорд Аль Капоне запомнил на всю жизнь, и не только потому, что он стал заключительным в долгом противоборстве между ирландской и итальянской группировками, не потому, что автором этого аккорда стал именно он, а потому, что он явился точкой в их дружбе с Фрэнки, которую Капоне так ценил.
Через некоторое время пришло выбирать председателя союза гангстерских организаций в Чикаго. Естественно, что таковым стал доверенный человек Аль Капоне. Неизвестно, что нашло на Фрэнка Йейла, когда он узнал об этом: быть может, он сам рассчитывал стать этим своеобразным третейским судьей гангстерского синдиката, быть может, он вообразил, что бывший друг специально не хочет подпускать его к большой власти и большим деньгам, но Аль Капоне полагал, что Йейлу вполне может хватить и Нью-Йорка… Как бы там ни было, но каждый считал себя правым, и Фрэнки чувствовал себя оскорбленным. Такие чувства, как зависть и месть, способны убить самую крепкую и долгую дружбу.
Фрэнки мстил Капоне как лесной зверь, грубый и далекий от всяких чувств, для которого главное — пометить собственную территорию. И Фрэнк поступал так, угоняя каждый десятый грузовик с контрабандным виски, которые принадлежали Капоне и которых ждали его клиенты. Нет, Фрэнку не нужны были деньги. Он показал, что больше не нуждается ни в дружбе, ни в уважении старого товарища, который на своей территории, в Чикаго, может вести себя как ему вздумается, но на территории Йейла, в Нью-Йорке, он никто. Нет, Фрэнки, здесь ты сильно ошибался. Для Капоне больше не существовало ни территорий, ни границ. Какая разница — Чикаго или Нью-Йорк, когда он хозяин всей Америки! Пока…
Что же касается детских выходок Йейла, то из простого гангстера Капоне за это просто сделал бы отбивную. «Что ж, Фрэнки, ты сам начал это и никогда не простил бы, если бы я закрыл на это глаза, — думал Аль. — Ты просто стал бы презирать меня еще больше и расценил бы мой жест как слабость. Я не хочу этого. Ты научил меня многому. Ты мой учитель, и по твоим законам я должен убить тебя, потому что иначе нельзя. Ты хочешь сказать, что я должен стать зверем, мой лучший друг? Я стану им. Ты хочешь этого, и сделаю это; ты останешься моим учителем навсегда, тем более когда в конце урока я должен убить тебя. Слушаюсь, мой друг, мой учитель».