Кристальный пик
Шрифт:
Селенит равнодушно пожал плечами, и все окончательно встало на свои места. Вот, почему стрелка указывала на Изумрудное море. Вот, почему крутилась в неистовстве в сиде и замирала лишь тогда, когда сны переносили меня к Селену на его остров. Сенджу действительно был там же, где был он, но не рядом, а повсюду. Старший из Старших, окаменевший после того, как утратил смысл жизни и радость от нее. Прямо сейчас мы находились у него внутри.
— Ты помнишь Летний Эсбат? Как мы танцевали под тисовым древом и целовались под яблоневым, — повторил Селен слово в слово, прижав меня к себе так близко, что я смогла убедиться наверняка: в груди у него глухо, сердце не бьется, и никаким запахом он не обладает тоже; ничего из того, что делает людей
Селен считал, что обнимает меня, но то были не объятия, а тиски. Его руки, лежащие у меня на талии, словно превратились в свинец; меня тянуло вниз под этой тяжестью, и всю мою волю эта тяжесть раздавила, не оставив от нее и мокрого места. Лицо Селена размылось из-за слез, застеливших мой взор, и все, что я могла — это иступлено плакать от непонимания того, что мне делать дальше. Я не увидела, как Селен наклонился ко мне, но заметила, что хватка его усилилась, приподнимая, притягивая. Наши алые волосы переплелись у нас на плечах, лбы столкнулись, и бледные бескровные губы накрыли мои, вбирая в себя скомканное дыхание. Поцелуй вышел неловким и неумелым — так целуются дети, считая, что достаточно прикоснуться к кому-то ртом и застыть на мгновение, чтобы вас объявили мужем и женой...
А затем Селен укусил меня.
Я почувствовала острые зубы на своей нижней губе, а затем то, как они входят в нее до самого основания, тянут на себя и перекусывают пополам. Рот наполнился кровью быстрее, чем слюной, и все потекло прямо Селену в горло, пока он жадно вгрызался в мне в лицо, разрывая то на части.
Я завизжала, но не от боли. Ужас притупил ее, как маковое молоко, и даже когда Селен прожевал часть моей губы, проглотил ее и вдруг перекинулся на мою щеку, я не вспомнила о ней. Я вспомнила лишь о Тир-на-Ног — блаженной обители королей и героев, куда не смогу попасть после смерти, потому что от моего тела не останется ничего, что можно будет водрузить на погребальный драккар и отправить вплавь. Я сгину в желудке чудовища кусок за куском, точно пища, которую вкушают на пирах, и никто даже не узнает, что со мной стало. Я исчезну в небытие — и плотью, и душой.
Руки, машущие и отбивающиеся, сжались в кулак. Я собралась с теми силами, что еще оставались во мне, схватила Селена за шею, вырвала из его воротника золотую булавку и воткнула ему в глаз.
— Рубин! — ахнул он, словно я оскорбила его, и отшатнулся назад, прежде чем схватиться за булавку и вытащить ту из алого, как моя кровь на его губах, зрачка.
Сердце билось так сильно, что было сложно сосредоточиться на чем-то, кроме его ударов. Кровь продолжала течь: она замарала домотканное платье, капала на пол и спускалась вниз по моему собственному горлу вместе с желчью. Я обтерлась рукавом, лишь мельком скользнув по рту подушечками пальцев, чтобы проверить: от нижней губы практически ничего не осталось, а в дыре на щеке можно было нащупать зубы. Боль пришла лишь с первыми словами, которые я выдавила из себя, прильнув спиной к стене:
— Так значит... Все это время ты заботился обо мне, потому что...
— Потому что ты и есть я. А я есть ты. Мы — это мир, — ответил Селенит с улыбкой, отбросив булавку со звоном на пол. Глаз его расплылся, но вернулся к первоначальной форме за несколько секунд. — С первого дня, как я тебя увидел, с первых месяцев твоей жизни... Я все хотел и хотел... съесть тебя.
Селен собрал пальцами остатки крови со своего подбородка и облизал их, высасывая ту из-под ногтей, смакуя. Я поползла по стене, зажимая одной рукой нижнюю часть лица в попытках остановить кровь, а вторую, костяную, выставляя перед собой, как щит перед диким зверем. Взгляд метался от Селена к двери за его спиной, а от двери — к накрытому столу, с которого осыпались бронзовые листья. До сих пор сие место было пропитано уютом, торжеством... Такими правдоподобными, что даже не верилось: неужели Селен так старался лишь для того, чтобы убить меня чуть красивее, чем убил всех тех крестьян и воинов? Зачем?..
— Мне подумалось, что если я как следует развеселю и порадую тебя перед этим, то ты не станешь сопротивляться, — мягко объяснил Селен в ответ на все эти вопросы, отразившиеся в моих заплаканных глазах. — Я надеялся, что ты сама попросишь меня об этом, но стоять перед тобой такой сейчас — то же самое, что посадить истощавшего дрозда в малиновую рощу. Твои волосы... Чем они краснее, тем мы ближе, понимаешь? Ты уже созрела для меня. Все люди ведь мечтают о великой любви, которая позволит им раствориться в другом без остатка, разве не так? Ты тоже мечтала о ней в детстве, читая историю Великой Дейрдре и северного ветра. Ты тоже хочешь всепоглощающей любви, Рубин, потому и выпрашиваешь ее у Соляриса, который даже не знает, что это такое. Я же способен растворить тебя в себе без остатка. Позволь мне сделать это, госпожа, и ты все поймешь. Только не бойся, ладно? Мясо... — Он замолк на секунду, подбирая слова. — Мясо становится жестким, когда человек боится, а твое должно оставаться мягким, ибо ты прекрасна и на вкус...
— Нет!
Я схватилась за соседнюю кожистую занавеску, дернула ее на себя, разрывая, и замок снова дрогнул. От неожиданности Селенит покачнулся назад, налетев спиною на камин, и, держась за стену, я проскользнула мимо. Очутившись за столом, я подхватила его снизу и толкнула, переворачивая. Полетела посуда и свечи, вспыхнули и загорелись осенние листья с сухоцветами, а вместе с ними и стулья, и прочая скудная мебель. Селен прикрылся от погрома и облака искр рукой, но не шелохнулся. Я же, не выжидая, когда он перескочил разделившее нас препятствие, развернулась и бросилась бежать. Плотоядный взгляд красных глаз вонзился мне между лопаток, но не остановил.
И я, и Селен оба знали — далеко мне не убежать. Смерть ждала меня в трапезной — смерть же ждала и в море, осмелься я сигануть с окна или попытаться спуститься вниз по отвесной скале. Запутанных туннелей, где можно было бы намеренно заплутать и потеряться, в таком огромном драконьем замке как назло не было — лишь один длинный коридор, бежать по которому было мучительно долго и страшно. Не повернуть и не повернуться. Только вперед, роняя на грудь багровые капли и поднимая за собой ворох из желтых листьев. Спустя несколько минут моего бега остров снова вздохнул, — возможно, то огонь добрался до очередной мембраны, пробудив окаменевшее тело, — и почва ушла у меня из-под ног. Я споткнулась, покатилась по полу, расшибая колени, но снова встала. В коридоре было тихо, как в Безмолвном павильоне, но это вовсе не означало, что меня некому преследовать. Потому я продолжила бежать, пока на стенах не закончились факелы, и последний из них делил темноту вместе с одиноким лучом света из уже знакомого мне дверного проема.
Я ввалилась в то, что Селен считал моей комнатой, и заперла дверь, вставив внутрь замка зубцы железного гребня, найденного подле трюмо, и выломав ручку костяной рукой. Все это выглядело, как предсмертная агония мыши, прижатой к полу лапой кота, но я отказывалась сдаваться так просто. Потому пододвинула к двери все трюмо целиком, оттащив его от стены с пронзительным скрипом, а затем отошла подальше к балкону, невольно видя напротив свое отражение. Одна часть моего лица была уродливее другой: перекошенный рот, порванная щека, красные волосы, где прядь медовых осталась тоньше, чем была прядь красных когда-то очень и очень давно. Я действительно таяла на глазах, исчезала...
— Руби-ин!
Какое-то время, — дольше, чем, казалось, я способа вынести, — ничего не происходило. Я просто стояла посреди комнаты, держа наготове сломанный гребень, и дрожала, прислушиваясь к каждому шороху. Но шаги за дверью так и не раздались — раздался сразу голос, зовущий меня нараспев. Он протек под дверью вместе с тенью, узкой и бесформенной, как чернила. С балкона веяло солью и морским бризом, но в комнате резко стало нечем дышать. Я невольно вскрикнула и снова попятилась, пока не наткнулась плечом на расщелину плечом.