Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Среди кыпчаков тоже много татей, - вздохнул Итларь.
– Где здешние-то долгощельцы?
– спросил Рода Огарыш.
– Орлай, Кузёмка и Корза погибли…
Бывший позовник затрясся, сдерживая всхлипы.
– То же в Крутоярье, Свенчаковичах, Гостиничах… Соединились души мучеников! Я нынче исповедался, да поп попался грек, по-русски понимает плохо, Не полегчало мне.
В истобку заглянула Маврица:
– Пожалуйте вечерять.
– Благодарствую.
– Огур взялся за шапку.
Как Род с Итларем ни пытались
– Который день кусок не лезет в горло, - виновато вымолвил Огарыш, уходя, - Простите Христа ради!
Молча повечеряли с семьёю Олуферя. Хозяин слышал разговор в истобке и, встав из-за стола, сказал:
– В чем молод похвалится, в том стар покается.
Род вывел ханича на воздух. От снега во дворе было светло. Уютно пахло конское назьмо. Брехали псы, суля защиту.
– Мне тоже впору исповедаться, - признался вдруг Итларь.
– Тебе?
– Род вспомнил о единоверье друга.
– На мне тяжёлый грех, - признался ханич, - С тех пор как стал христианином, молился двум богам. Скрывал нательный крест от всех, кроме отца. Старик смирился. Я в Шарукани, словно нехристь, участвовал в хурулах. Боялся, строгая Текуса не примет сватовства христианина. Мусульманка!
– Наш Бог простит тебя. Избавит от любви к Текусе, - пытался непослушными губами успокоить Род.
Мороз обоих донял. Не разгуляешься на костылях.
Итларь, волоча ногу, пошёл к дому. Не оборачиваясь, произнёс:
– Нет, не избавит. Стыд признаться: люблю мучительницу, ненавистницу. Не меньше прежнего.
Хозяева уже храпели на полатях. Светец светил не дальше поставца.
– Боюсь я за тебя, Итларь, - признался Род.
– Твоя судьба - мои худые ожидания.
– Не бойся, - сжал ханич его пальцы в трепетной ладони, - Нога по твоей милости почти здорова. А ожидания… Добра ждать - постареешь, ждать худа - не помолодеешь…
Утром на княжом крыльце Род встретился с Берладником.
– Никаких сил попусту соборовать!
– сплюнул Галицкий изгнанник.
– В думной палате будто отслужили панихиду. Пойду приму хмельного…
Род во дворце застал все те же споры в том же сумраке, а Северского князя в той же нерешительности.
– Сожгли Мелтеково!
– пожаловался Святослав Ольгович.
– Увели тысячу людей, три тысячи кобыл! На гумне сгорели девятьсот скирд хлеба!
– Подважники!
– ругал врагов боярин Пук.
– Злодеи!
– вскинул палец Святослав Ольгович, - В селе Игореве уничтожили братний дворец, церковь святого Георгия предали огню, из погребов повывезли меды и вина, из кладовых - железо, медь. Везли возами! Веселились!
– Взяты на щит Долгощелье, Крутовражье, Свенчаковичи, Гостиничи, - подсказал Род, душой оплакивавший Агницу.
– Знаю, - рявкнул Ольгович, - Вот ты, волхв! Двум моим боярам наворожил смерть. Что нам на завтра наворожишь? Защищать град или уходить к вятичам в леса?
–
– Твои бояре в бой рвались без разума, я их остерёг.
– Брат, не серчай, ведалец прав, - вмешался Иван Гюргич.
– Вестоноша из Путивля!
– вошёл в палату отрок.
Было велено ввести гонца. Человек внёс холод, мокроту. Представ пред князем, коснулся дланью пола. Прерывисто и хрипло стал говорить о взятии Путивля Изяславом Киевским. Давыдовичей путивльцы не впустили в крепость, а внуку Мономаха отворили ворота.
– Дурни!
– молвил Святослав Ольгович.
В подтверждение его слов вестоноша сообщил, что Изяслав с Давыдовичами не пощадили церкви Вознесения - гордости путивльцев. Оттуда взяты ризы, убрусы, воздуха, шитые золотом, серебряные чаши и кадильницы, кованые Евангелия, даже колокола. Или княжой дворец разграблен: вывезено пятьсот берковцев меду, восемьсот корчаг вина, уведено семьсот рабов…
– А я вчера ходил в застенок, - гневно молвил его сын Олег, провожая взглядом вестоношу.
– Там допрашивали пойманных зажитников [311]– двух страховидных торков и красавца берендея…
Северский властитель, видимо, знавший о такой удаче, спрятав утиральник, страшными очами оглядел собравшихся.
– Вот они, охотники до моего добра!
– стукнул кулаком кутырь по жирному колену, - Будет их допрашивать! Предать всех смерти!
– Как повелишь?
– спросил боярин Пук, ведающий донском у Северского князя.
– Членоотделением? Отсечением голов? Повешением?
[311] ЗАЖИТНИКИ - фуражиры.
Святослав Ольгович замешался в гневе.
– Я придумал!
– объявил Олег, - Чтоб всем ворам была наука, этих трёх за городской переспой облить водой. Пусть своё дело сделает мороз. Черниговские тати придут и призадумаются: как бы самим не превратиться в ледяных идолов!
Казалось бы, какое дело Роду до пойманных зажитников, трёх черных клобуков? Однако неприятный его сердцу северский княжич стал ещё более противен.
– Лихо придумано!
– поощрил боярин Пук.
– Уж больно преизлиха!
– цокнул языком ненастный Иван Гюргич.
– Волкам да будет волчья смерть, - хихикнул воевода Внезд.
Род, почуяв приближенье бури в душе и теле, спешно встал и вышел из палаты.
Иван Гюргич настиг его на последних ступенях лестницы. Потребовал вернуться, не оказывать свой гнев перед северским властителем так явно. Зачем из-за трёх черных клобуков портить отношения с хозяином? Род не послушал. Иван Гюргич отступился. Осталось сени пересечь и - на крыльцо.
А внутренняя буря все росла. Грудную клетку сдавливал железный обруч. Голова была полна тяжёлой кровью. Губы дрожали.