Кровь боярина Кучки
Шрифт:
Род сразу вспомнил.
– Большая рать идёт к вам из Чернигова. Ух, сеча будет! Оба Давыдовича, следом сын великокняжеский Мстислав с переяславскою дружиной и берендеями. Воистый [291] князь! Однако Всеволодич наш уехал с государем Изяславом в Киев. И без того ратников легион тысяч [292] .
– Пойдём, Первуша, во дворец, - заторопился Род, - Предстанешь перед нашим государем.
Но у дворца как было не вспомнить грустные слова голубоглазого Владимира: «Был ты в Чернигове и что увидел? Строй, готовность к рати? А у нас - развал, все вразнотык».
[291] ВОИСТЫЙ - любящий повоевать.
[292] ЛЕГИОН ТЫСЯЧ - бесчисленное множество.
С трудом дозвались Пука. Боярин выглядел трезвей других.
– Куда ты подевался, Род?
– обнял он юношу.
– Куда запропастился? Государь чуть голову с меня не снял. Он гостю о тебе все уши прожужжал. Вынь да по ложь, хочет тебя видеть Иван Гюргич.
Еле-еле Роду удалось доступно втолковать вельможе о Первухе Шестопёре.
– Где твой посольник?
– оперся Пук о плечо Рода.
– Ждёт на крыльце.
Род, не добившись толку, рванулся в княжеский покой. Куда там! Пук всей тушей преградил путь:
– Испытай плеч со стариком!
И смех и грех! Пришлось уйти.
А Пук ещё догнал и на прощание поведал шёпотом:
– Богданко Омельянов лазутничал в пользу Давыдовичей. Под пыткою признался, окаянный. Уже лежит в сырой земле. Крутенек князь с такими пролагатаями.
Ошеломлённый Род, выйдя на крыльцо, взял под руку Первуху:
– Далече ли от города черниговская рать?
– Я обогнал её на одно поприще, - ответил друг Нечая.
– Раным-рано послезавтра ждите у городской переспы.
Вернулись к Олуферю, потиху улеглись, оберегая общий сон.
Утром, побывав у князя, Первуха ускакал в Киев через Курские ворота. Крюк большой, да лишь бы не попасться на глаза черниговцам.
Шёл снег…
А от Черниговских ворот ползла на город туча, брюхатая бураном.
8
В большой палате натопили жарко. Из-за редкой топки пахло дымом, как в курной избе. Пыльная слюда в оконницах лениво пропускала свет. Однако и в поддыменье, почти впотьмах дружинники соборовали рьяно. Тон задавал воистый воевода Внезд. «Чья бы корова мычала!» - внутренне досадовал Род, справедливо считая этого болтуна виновником гибели Коснятки. Сам он скромно сидел в сторонке, по незначительности своей почти не участвуя в соборе.
– Сойдёмся с врагами лицом к лицу, не станем отсиживаться за стенами, - витийствовал воевода.
– Я не так мыслю, - тихо сказал Иван Гюргич Суздальский. Его скуластое лицо, менее половецкое, чем у Андрея, осветилось смущённой улыбкой.
– Я среди вас новик, здешнего положенья не ведаю, но скажу: ежели засада [293] крепка и припасов довольно, не разумнее ли отсидеться, покуда не подоспеет мой отец? И град сохраним, и воинство. А выйдем за стены на авось - все потеряем враз. На нас время трудится, на них - сила.
[293] ЗАСАДА - гарнизон крепости (а также скрытое войско).
– А я бы поставил военное счастье на кон!
– пылко вскочил ещё не старый боярин Андрей Лазоревич.
– И я! И я!
–
Оба похожи, как близнецы: русые бороды лопатой, русые волосы в два крыла. Оба, что называется, в теле да ещё преисполнены боевого духа.
– Мы тут не костари, не в зернь играем, - вежливо улыбнулся Иван Гюргич.
– Не взыщи за мою погрубину, княже, - вновь выставился Внезд.
– Сдаётся мне, преизлиха ты робок не по летам.
Иван вспыхнул, но смолчал.
За него отозвался другой Иван, изгой галицкий, Берладник.
– Дело не в робости, а в уме, - коротко бросил он.
Род даже удивился: вчера был завистником суздальцу, сегодня пособник.
Обмякший в главном кресле кутырь, как бы очнувшись от тяжких дум, поднял голову.
– Не защитит Господь града, не защитит ни стража, ни ограда, - звучно вымолвил Ольгович. И приговорил: - Не свариться [294] нам надобно в сей грозный час, а соглашаться. Ты, гость моего сердца, Иван Гюргич, защищай со своей дружиной Курские ворота. А вы, бояре, Дмитрий Жирославич, Андрей Лазоревич, коли рвётесь в бой, идите из Черниговских ворот и покажите ад Давыдовичам.
[294] СВАРИТЬСЯ - ссориться (от СВАРА - ссора).
Оба боярина от оказанной чести нетерпеливо заёрзали на скамьях.
– И тебя, Родислав Гюрятич, с долгощельцами твоими придаю в пособ сим храбрым боярам.
Роду бы молча склонить голову, но он вынудил себя встать.
– Не меня ты предаёшь, государь, - играя словами, заметил юноша, - Ты этим приказом предаёшь часть воинства своего. А оно и без того бедно. Ты не внемлешь разумным речам Ивана Ростиславича и Ивана Гюргича, тебе ближе показная прыть Внезда, шаткого на язык. Что же касается двух почтенных бояр, - Род тяжело вздохнул, - смерть-косариха так и глядит на меня из их воистых очей. Она уж там поселилась. И не мне с моими долгощельскими паличниками, вооружёнными скудным ослопьем [295] , спасти их от этой смерти.
– Род опустился на скамью и сотворил в думной палате жуткую тишину.
[295] ОСЛОПЬЕ - колья, дубины, палки.
– Дерзок ты, дерзок, - глухо выдавил из себя Святослав Ольгович.
– Кабы не заслуги твои в Чернигове да и прежде, не простил бы я такой дерзости. А приказ мой все же исполни. И бояр моих не стращай смертью-косарихой, провидец! А ты, Внезд, - повысил князь голос, глянув на воеводу, - поройся в своих закромах, окольчужь да вооружи долгощельских воинов влепоту.
– И Ольгович поднялся: - Ступайте с Богом!
В сенях крепкая рука легла на плечо Рода. Перед ним был Иван Берладник.
– Не взыщи, боярин, за вчерашнее. Каюсь и казнюсь.
Юношу тронуло нежданное покаяние. Он снял с плеча руку князя и крепко сжал:
– Кто старое помянет…
– О-ой-ой!
– засопротивлялся Берладник и затряс высвобожденной рукой.
– Ты, однако, не токмо духом, а и плотью преизлиха силен. Значит, друзья до гроба!
К Роду подошёл отрок с обритыми по-старинному головой и бородой, с отрощенными вислыми усами и чубом. Щап! [296] Роду уже приходилось слышать, что бритье бород и голов, отращивание усов и чубов под древнего князя Святослава Игоревича стало на Руси щегольством.
[296] ЩАП - щеголь.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
