Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Что ещё нам подскажешь?
– спросил Мисюр.
Ответом был тот же стон.
Род увидел на земляном полу ещё одно бревно, а через него перекинуто другое, к которому кат привязал ремнём босые ноги пытаемого. Став на поперечное, он ещё более вытянул тело несчастного и нанёс первый удар кнутом. От крика, показалось, весь застенок сотрясся.
– Что ж ты не отвечал, боярин?
– укоризненно спросил Сахарус.
– Ты же ключник Святослава Ольговича, всю его жизнь должен знать. Вот и поведай нам, а мы сметим что где.
– Я больно испугался, - простонал мученик, - не смышлю
– Опознавайся, - согласился Мисюр и, не дождавшись ответа, обратился к Плакуше: - А ты помоги ему.
После второго удара, оставившего кровавый пояс на боярском боку, Коснятко сказал:
– В селе Мелтекове кобыл княжеских три тысячи да коней тысяча.
– Пиши, писавец, - велел Мисюр.
– А ты, боярин, продолжи.
Продолжения не последовало. Шишкоголовый, козьебородый страдалец с каждым ударом сильнее выл, но членораздельно не произнёс ни слова. Лишь после того как Лутьян Плакуша вставил по два перста его рук и ног в железные тиски и поочерёдно начал закручивать винты, Коснятко не выдержал:
– В селе Игореве в погребах вино, мёд, железо и медь… На гумне девятьсот стогов сена…
– Скуп ты, скуп ты, однако, - приговаривал Сахарус, следя за пишущей рукой Рода, - Изрядно пишешь!
– похвалил он прилежного новичка.
Пытаемый опять замолчал. Пытчик крутил его на виске до мути в глазах, потом выстриг плешь на макушке, лил ледяную воду почти по капле, лишь стон и рык - вся отдача.
– Крутенек, сучий потрох!
– не выдержал миролюбивого тона даже толстокожий Мисюр.
Род тем часом соображал, как спасти Коснятку. Опрокинуть стол, поднять обоухую чугунную жаровню с угольями, что вчетвером носят, опорожнить её на выбритого Плакушу, воспользоваться смятением, снять с рук мученика хомут, оборвать ремень с ног, взвалить тело на плечо, он достаточно худ и лёгок… Достанет ли времени перемахнуть через тын с этакой поклажей? По ту сторону берендеи ждут, по эту выбежит охрана, хотя и пьяная, да обильная. Отобьёшься и вырвешься… без боярина на плече. Если б даже он смог убить ката и обыщика, все равно через двор не перейти незамеченным. Чуть воодушевлялся и вновь колебался Род. Ничего путного в голове не складывалось.
А Лутьян зажёг веник в жаровне и умело водил по жёлтой спине боярина.
– В Пути-и-ивле, - истошно завопил тот, - на княжом дворе… восемьдесят корчаг вина, пятьсот берковцев [274] меду, семьсот рабов…
– Что ты мне все про мёд да вино, про коней да кобыл?
– закипал свирепостью Мисюр Сахарус.
– Про злато, про серебро говори, про каменья с мехами!
В сенях возник шум, раздались шаги… Распахнулась дверь, и в застенок вошёл - ну кто бы мог ждать?
– сам Владимир Давыдович.
[274] БЕРКОВЕЦ - десять пудов.
– Што тут у вас?
– вкрадчиво спросил он, вращая вытаращенными очами. Желчный, как волчий перец. Да к тому же после хмельного пира по всей видимости чмурной.
– Крепкий орешек, - мотнул головой обыщик в сторону пытаемого на дыбе.
–
Коснятко разинул щербатый рот, зашевелил разорванными губами:
– Открыть измену вашу - мой долг… Никакого Третьяка Косолапа у меня не было…
Род, ошеломлённый упоминанием о Третьяке Косолапе, заметил ещё одного человека, вошедшего с князем в застенок. В звероликом жердяе, притулившемся к дверному косяку, он узнал тысяцкого Чудина, прозванного Нечаем истым онагром. Стало быть, они с князем вдвоём вошли. Обережь - во дворе. Думалось, князь в одиночку сюда явился. И встрепенулась надежда спасти Коснятку. Именно присутствие такой важной персоны вдохновило эту надежду, родило новый план. Тысяцкий отягчал дерзкий замысел, но не перечёркивал. Оставалось точно поймать подходящий миг для внезапного действия. Исподлобья взирал Чудин на происходящее, будто его дело - сторона.
– Никакого Третьяка Косолапа у тебя не было?
– проявляя завидную выдержку, совсем ласково спросил Владимир Давыдович.
Истязуемый помотал головой.
– А сегодня Фёдор Кутуз… Ты ведь знаешь Кутуза? Мы невдавни его в Новгород-Северский отправляли с посольством… Так вот он нынче сказал, что твоего Косолапа твой князь - глупая его голова!
– вернул к нам в Чернигов. То ли посольником, а скорей всего пролагатаем.
Быстро же пришлось вспомнить Роду о легкомысленно позабытом Кутузе! А заодно задаться вопросом: как вызнал этот княжеский отрок слова Коснятки об измене Давыдовичей? Ведь Святославу Ольговичу Род передал их почти один на один. Правда, при сем присутствовал воевода Внезд. И никого более! Поистине колдовской выглядела осведомлённость Кутуза…
– Не ведаю ни о каком Косолапе, - хрипло прошамкал мученик.
Князь, отходя от дыбы, хлопнул себя по ляжкам:
– Не ведаешь!.. Он не ведает!
– При этом Владимир Давыдович выразительно посмотрел на ката Плакушу.
– Ломаю, ломаю, а твёрдости не убавилось, - виновато отозвался Лутьян о своей жертве.
И тут вступил в дело «истый онагр».
– Кой дьявол возиться с …?
– непристойно выругался Чудин.
– Посыланы приставы по Третьяка Косолапа, поймут его с часу на час, вот тогда будет разговор. А с этим…
Никто не успел моргнуть глазом, как выхваченный из ножен меч сверкнул в неверном свете застенка. Чудин схватил его оберучь [275] и, как зверя освежевав, рассёк подвешенное на дыбе тело. В жаровню с угольями рухнули внутренности Коснятки, наполнив застенок невыносимым духом.
«Привык убивать на охоте, а не в бою», - мелькнула в голове Рода ошибочная мысль о Чудине.
Подобрав с полу одежду казнённого, убийца вытер свой меч, вложил в ножны и обернулся:
[275] ОБЕРУЧЬ - обеими руками.