Кровь и туман

nastiel

Значит, её дела нисколько не лучше моих.

Закрываю глаза… Или мои глаза уже закрыты? Не понятно.

Новый приступ боли. Теперь нога. Горит огнём. Чувствую, как струи крови огибают бедро и стекают вниз. Кричу. То есть, снова пытаюсь выдавить из себя хоть что-то, что облегчит страдания.

Становится только хуже. А теперь меня ещё и осушат, как картонный пакет сока.

– Вон они! Романова!

Это моя фамилия… моя же? Вроде как.

Мозг совсем не соображает. Попытки отвлечься от боли заканчиваются провалом, даже не начавшись.

Я

пытаюсь открыть глаза, но веки будто залило свинцом. Я больше не могу пошевелить ничем, даже губами, чтобы позвать на помощь.

Звуки выстрелов повсюду. Раньше мне казалось, что они громыхают намного тише, а сейчас словно в горле застрял пистолет и выпускает всю обойму прямо мне в голову через нёбо.

– Эйэйэйэйэйнукаоткройглаза…

Слова сливаются в одно. Я не могу разделить их, не могу понять, кто это и что он говорит. Чувствую только, как мою голову приподнимают, беря за лицо.

– Славапожалуйстапосмотринаменя…

Легче сказать, чем сделать. Каждая клеточка моего тела парализована. Нервы и кости – железные штыри. Мышцы – бетон. Единственное, что существует – это боль.

Как только она достигает своего пика, в голове звенит колокольчик, и всё вдруг кончается.

Теперь я тону.

Опускаюсь вглубь подсознания и отключаюсь, как только носки касаются дна.

***

Это странно. Не происходящее в частности, но всё сразу. Я знаю, что это не реальность, с той самой секунды, как оказываюсь посреди цветочного луга, но пугает меня вовсе не это.

Я не понимаю, сон ли передо мной или то, что видят люди после смерти.

– Не драматизируй.

Христоф. Похож на ангела в этой белой одежде. Даже смешно. Появляется из ниоткуда, словно в атмосфере открывается невидимый портал, через который он и шагает ко мне навстречу весь такой сияющий и какой-то слишком живой, даже румянец на щеках розовеет.

– Опять ты, – вздыхаю я. Стучу себя костяшками пальцев по макушке. – Плотно у меня в голове засел. Я думала, пропал с концами, а ты вот он – явился.

– Не много ли на себя берёшь, Рюриковичевская дочка? – Рис подходит близко и шепчет: – Я более реальный, чем тебе бы хотелось.

Внезапно все сомнения пропадают. Я оглядываюсь. Луг, посреди которого мы стоим, не имеет ни конца, ни края. Голубое небо. Ни единого облачка. Жарко припекающее солнце.

Что-то тянет вниз, и я опускаю глаза. На мне такой же наряд-распашонка, как и на Рисе, только вместо костюма – сарафан.

– Где мы? – я дёргаю свою юбку. – В раю?

– Я, может, и гений, но точно не сумасшедший, чтобы наивно полагать, что после всего сотворённого имею хоть малейший шанс отправиться в рай. К тому же, прими за данное: ни рая, ни ада, ни всего, о чём тебе могли говорить, не существует. – Рис разводит руки в стороны. – Мы в четвёртом измерении. Все души попадают именно сюда.

Души . Короткое, но весомое слово цепляет слух. Я пытаюсь восстановить в памяти последние события, но вспоминаю лишь страшную агонию.

– Я умерла?

– Спрашиваешь, будто я здесь решаю такие вопросы.

Рис отворачивается.

Глядит на солнце, прищурившись. Очень, очень похож на Власа, аж сердце заводится: бьётся в груди сильно, быстро, неудержимо. И так припекает, а у меня теперь ещё и в груди что-то полыхает огнём.

– Странное место, – произносит Рис, отвлекая меня от концентрирования на глухих ударах. Потягивается, сонно зевает. Скребёт подбородок. – Почему именно луг?

Спрашивает явно у меня. В ответ лишь пожимаю плечами.

– Когда я попал сюда, меня встретила пустыня. И дождь. Противный такой, холодный… за шиворот затекал. Меня до дрожи знобило. Я простоял под ним, наверное, около суток, прежде чем за мной пришли. – Рис бросает на меня косой взгляд. Ждёт, что я поинтересуюсь… И, возможно, моё любопытство действительно съедает меня изнутри, но я слишком много раз уже играла в его игры. Поэтому молчу. – Потом всё стало обыденно, даже приелось, в какой-то степени. Жизнь после смерти скучнее, чем жизнь при жизни. Вот парадокс, да? А казалось бы, должны быть как минимум золотые горы.

– Для тебя, скорее, котлы с кипячёной смолой, – само срывается с языка.

– Спасибо, – губы Риса растягивает улыбка.

– Это не комплимент.

Но он всё равно продолжает улыбаться. Прикладывает ладонь ребром ко лбу, гляди на горизонт. Ему только не хватает зажатой в зубах соломинки – и прям очаровательный селянин получится.

– Значит, не рай и не ад, а четвёртое измерение? – ещё раз уточняю я.

По интонации – как бы невзначай. Мол, всё равно о чём-то нужно говорить. Риса проявление моего любопытства устраивает, что даже странно. Может, здесь у него совсем нет друзей? Если, конечно, общение внутри четвёртого измерения вообще возможно, а не напоминает хаотичный поток душ, каким его представляю себе я.

– Ага, – Рис кивает. – Энергия. Живая материя. Бог, Сатана, ангелы и демоны в одном лице. После смерти все приходят сюда влачить своё бесполезное существование. Как раз где-то между прошлым, в котором умершие ещё живы, – ну, относительно времени, – и будущим, где их фактически никогда не будет. Теория сложна, согласен, – добавляет Христоф, когда видит моё озадаченное выражение лица. – На практике всё проще.

– Но я не хочу умирать, – протестую я.

– А кто хочет-то? – Рис ерошит волосы на затылке. – В этом деле, знаешь ли, твоё мнение спрашивают в последнюю очередь.

– Ладно. Предположим, что я поняла, о чём речь. Но разве тогда это четвёртое измерение не должно быть переполнено мертвецами, как людьми вагон метро в утренний час?

– Представь себе дом с нескончаемым количеством этажей. Так и здесь. У каждого – свой этаж. Иногда они пересекаются, если материи кажется это необходимым.

– Интересно, с чего это материя решила, что, попав сюда, я захочу общаться именно с тобой, – ворчу я недовольно.

– Это уже к тебе вопрос.

Хочется стереть его улыбку с лица прямым ударом в челюсть – это раз. Материя, как и судьба, как и история – та ещё сучка, – это два.