Круги ужаса(Новеллы)
Шрифт:
Теперь врач носил костюмы в клетку от Карзон Броз и обедал в ресторане Баччи, где ценил рагу из кролика в соусе и печенного на решетке угря.
Вступил в члены клуба игроков в вист в таверне «Кингфишер» и неплохо играл.
И последние годы вряд ли больше трех или четырех раз извлек из красного шелкового футляра темное магическое зеркало.
Без любопытства и ужаса он склонялся над ним, не пытаясь разгадать страшную тайну, и больше никогда не воспользовался могуществом, заключенным в глубинах черного камня.
Однако полного
Некоторые события не позволили полностью забыть о Полли.
И, прежде всего, жалкая смерть Сламбера.
Бакстер-Браун снял в Камден-Таун один из живописных домов, гордость рантье двадцатых годов девятнадцатого века, сложенных из древнего камня с таким хитроумием и умением, что им удалось избежать алчности разрушителей древностей и строителей новых безвкусных сооружений.
На первом этаже, где тянулась анфилада низких комнат, он устроил приемную, врачебный кабинет и крохотную лабораторию для приготовления мазей и сиропов собственной рецептуры, пользовавшихся заслуженной славой и спросом.
Гостиная на втором сверкала новой мебелью и ремесленными подделками — здесь доктор отдыхал, не стремясь к иным развлечениям.
Он редко звал в гости, оставаясь истинным мизантропом.
Среди малочисленных друзей, кому он охотно открывал доступ в грошовый рай, был добряк мистер Сламбер, бывший надзиратель лицея. Он не нажил богатства и с трудом перебивался с хлеба на воду, занимаясь корректурой в третьестепенных издательствах. В таверне его ежедневные расходы сводились к двум пинтам эля, а если он выпивал третью, то только благодаря щедрости Бакстер-Брауна.
Поговаривали, что его вечернее меню состояло из единственного яйца вкрутую или тушки селедки. Что побуждало доктора угощать приятеля холодным мясом или запеченной в соли дичью, заказанным в соседней таверне?
Мистер Сламбер не славился красноречием, если речь не заходила о его коньке — старинных методах освещения. Молчальник превращался в лирического поэта, когда говорил о подсвечниках, фитилях и лампах Карселя. Поэтому бывший надзиратель превратил Бакстер-Брауна чуть ли не в бога в день, когда тот приобрел у старьевщика Чипсайда длинную и высокую лампу из синего стекла, снабженную водяной лупой и медным крючком, которая светила влажным зеленоватым светом.
— Клянусь вам, это — Кантерпук! — вскричал он в приступе энтузиазма.
— Кантерпук?
— Так звали знаменитого жестянщика, жившего в Боро в 1790 году, — сообщил мистер Сламбер, — подобные лампы заслуженно создали ему громкую славу.
Бакстер-Браун промолчал, но при каждом посещении Сламбера луна Кантерпука радовала мягкую и простецкую душу бывшего надзирателя лицея.
Как-то ночью Бакстер-Браун проснулся от чувства опасности.
Он уже несколько лет не мог спать в темноте и оставлял у изголовья ночничок с поплавком, чье желтое пламя без особого успеха боролось с молчаливой ордой теней.
Крохотный язычок огня выхватил из мрака враждебную тень с блистающим кинжалом в руке. Испуганный Бакстер-Браун увидел, как взметнулся клинок, а из тьмы выступила черная маска. Он зажмурился, ожидая удара, когда произошло непонятное. Нож вдруг выпал из руки убийцы и воткнулся в пол, из-под маски донесся короткий хрип, потом стон боли и отчаяния. Человек умирающим голосом прошептал:
— Простите меня… Я хотел взять Кантерпук.
Вор, умерший с этим жалким признанием на устах, был беднягой Сламбером.
Врач хотел спросить себя, каким образом внезапный сердечный приступ сразил его старого друга и спас жизнь ему, когда увидел Полли.
Она висела в футе над ночником, выпуская маленькие круглые кольца из головки, помеченной тремя крестиками. Кольца были ровные и плотные, довольные, если так можно сказать, своей идеальной формой.
Бакстер-Браун приглушенно вскрикнул и протянул к ней руку; жест его оказался неудачным, ибо загасил хлипкое пламя. Когда он зажег ночник, трубки и в помине не было, а в комнате воняло дешевым табаком.
Он спас репутацию мистера Сламбера, спрятав маску и кинжал и уложив труп на скамейку сквера в ста шагах от дома.
Эдди Бронкс была бы красива, даже очень красива, не придай базедова болезнь какого-то испуганного выражения ее светло-голубым глазам.
Бакстер-Браун встретил ее у Литтлвуда, корнхильского фармацевта, которому обещал передать свою лабораторию и тайну изготовления мазей.
Эдди с удовольствием беседовала с ними, поскольку, как любила с гордостью повторять, «была собратом по профессии». Она работала помощницей медсестры в Нью-Чарити Хоспитал.
Бакстер-Браун никогда особо не жаловал женщин, но образ Эдди Бронкс заполонил его думы.
— При следующей встрече попрошу ее стать моей женой, — неоднократно повторял он сам себе.
Но следующая встреча, как и многие другие, заканчивались, а предложение руки и сердца так и не срывалось с уст доктора. Беседы касались лишь достоинств литтлвудских лекарств, лечения базедовой болезни и ее частных случаев, которые встречались у его пациентов.
Однажды осенним вечером Бакстер-Браун зашел к Литтлвуду — тот стоял, облокотившись на прилавок, у него дрожали губы, а руки были ледяными.
— Подумайте только, — простонал он, — малышка Бронкс только что ушла отсюда в полном отчаянии. Ее уволили после перепалки с главной медсестрой. Она хочет покончить с собой… Нет, нет, я знаю толк в этом, Браун… Не забывайте, что болезнь предрасполагает к неврастении… Она направилась в сторону Уотер-Воркс.
Литтлвуд сильно хромал и не мог догнать отчаявшуюся девушку.
Бакстер-Браун, как сумасшедший, понесся по темной улице и остановился, запыхавшись от бешеного биения сердца. Впереди под луной блестела поверхность водохранилищ.