Круги ужаса(Новеллы)

Рэй Жан

— Жил-был однажды бедный человек, которого люди заперли в тюрьму, запретив глазам и сердцу любоваться окружающим миром и радоваться ему.

Он постарел, ощущая постоянную боль, но боль была так велика, что продлевала жестокие годы заточения, а не сокращала их число. Но однажды боль перестала питать его сердце надеждой, и он умер.

— Принеси мне человека, пережившего самые сильные муки, чтобы я мог вознаградить его по справедливости и доброте, — велел Бог одному из архангелов. Дух Неба доставил

душу умершего человека, и Он сказал: — Твое страдание было безмерным, и я хочу дать в награду безмерную радость. Вот мое небо, где звезды стали цветами, пусть оно станет твоим садом. Твое дыхание зажжет новые туманности, движение твоей руки погасит звезды, которые тебе не понравятся, ты мыслью изменишь орбиты, по которым несутся миры, ибо моя воля и моя радость станут отныне твоими.

— Не хочу, — отказался бедный мертвый человек.

— В согласии с моей волей и добротой, — настаивал Бог, — выбери себе награду, так хочу я.

— Тогда, — попросил человек, — позволь на день вернуться на землю, посадить любимую дочурку на колени и рассказать ей сказку.

— Ах, — воскликнула Лулу, — очень интересная сказка, ведь в ней говорится о другой сказке, которая будет рассказана. Она словно не имеет конца. Конца… конца…

Лулу говорила правду; бесконечно добрый Бог не желает, чтобы души мертвых людей лишились радости.

Я знал, что Он решил мою участь — мой удел в Вечности есть бесконечное счастье, могучие крылья вознесут меня над временем, ибо за мной светлой тенью последует моя дочка, и я без устали буду рассказывать ей сказки.

СУМРАЧНЫЙ ПЕРЕУЛОК

Сумрачный переулок

Краны роттердамского причала извлекали из трюмов грузового корабля тюки старой спрессованной бумаги. Ветер лохматил разноцветные наклейки, когда вдруг один из тюков лопнул, как уголек в пламени.

Докеры поспешно схватили лопаты и сгребли в кучу шелестящие бумаги, но большая часть их осталась нетронутой на радость маленьким детишкам из еврейских семей, которые часто гуляли по вечно осеннему порту.

Там были великолепные гравюры Пирсонса, разрезанные пополам по распоряжению таможни, зеленые и розовые связки акций и облигаций, последние всплески громких банкротств, несчастные книги с так и не разрезанными страницами, похожие на сжатые в отчаянной мольбе руки. Я тростью разворошил огромную кучу отходов мысли, в которой умерли и стыд, и надежды.

Из всей этой английской и немецкой прозы я извлек несколько страниц на французском языке; номера «Магазен Питтореск» в отличном переплете, чуть порыжевшие

от огня.

Я пролистал журналы с очаровательными гравюрами и бездарными статейками. В их груде я наткнулся на две тетрадки, написанных одна на немецком, вторая на французском языке. Их авторы, похоже, не знали друг друга, но можно сказать, что французский манускрипт проливал некий свет на черную тоску, сочившуюся из первой тетради, как ядовитый дым.

Настолько, чтобы свет мог вывести наружу эту историю, в которой скрытно бушевали самые злые и враждебные силы!

На обложке было имя Альфонс Архипетр, а также слово Учитель. Я перевел немецкие страницы:

Немецкий манускрипт

Пишу для Германна, когда он вернется из плавания.

Если он меня не найдет, если я вместе с моими бедными подругами сгину в окружающей нас жестокой тайне, хочу, чтобы он узнал из этой тетрадки о пережитых нами днях ужаса.

Это будет самым нежным доказательством моей любви, ибо нужно истинное мужество для женщины вести дневник в эти безумные часы. Я пишу и для того, чтобы он молился за меня, если сочтет, что моя душа в опасности…

После смерти моей тетушки Ядвиги я не желала оставаться в нашем печальном жилье на улице Хольцдамм.

Сестры Рюкхардт предложили мне пожить в их доме на Дойчештрассе. Они занимали обширные апартаменты в просторном доме советника Хюхнебейна, старого холостяка, который не покидает первого этажа, заполненного книгами, картинами и эстампами.

Лотта, Элеонора и Мета Рюкхардт, очаровательные старые девы, старались сделать мою жизнь приятной. Фрида, наша служанка, последовала за мной. Она нашла благосклонное отношение у древней фрау Пилц, гениальной кухарки сестер, которая некогда отклонила щедрое предложение герцога, чтобы остаться на скромной службе своих хозяек.

В тот вечер…

В тот вечер, с которого начался ужас в нашей тихой и спокойной жизни, мы решили не идти на праздничное гулянье в Темпельгоф из-за жуткого ливня.

Фрау Пилц, которая любит, когда мы остаемся дома, устроила нам великолепный ужин — форель, испеченная на открытом огне, и индюшачий паштет. Лотта произвела настоящие раскопки в погребе и принесла бутылку водки, которая старела там вот уже двадцать лет. Когда убрали со стола, прекрасный темный напиток наполнил бокалы из богемского хрусталя.

Элеонора разлила китайский чай Су-Чон, который нам привез из одного из плаваний старый моряк из Бремена.

Сквозь рев дождя мы услышали, как на колокольне Сент-Пьер отбили восемь ударов. Фрида, сидевшая у камина, клевала носом в иллюстрированную Библию, которую не читала. Она попросту любила рассматривать гравюры. Она спросила разрешения отправиться спать. Мы остались вчетвером, подбирать цветные шелка для вышивок Меты.

Внизу советник закрыл свою комнату на ключ, шумно повернув его в замочной скважине. Фрау Пилц поднялась к себе, в комнату в глубине этажа, пожелав нам спокойной ночи через дверь и добавив, что плохая погода, несомненно, лишит нас свежих овощей для завтрашнего обеда. Водосточная труба соседнего дома извергала настоящий водопад, и вода с шумом ударялась о мостовую. Из глубины улицы доносился вой урагана, развеянная им вода буквально звенела, а на верхних этажах хлопнуло окно.

— Окно служанки, — сказала Лотта. — Она никогда не закрывает его.