Круглая Радуга
Шрифт:
Чем на наших
Крутых берегах,
Учти.
О, так это Красная Река, точно, если не веришь, спроси того «Красного», когда заявится (сказать вам что значит Красные, вы ФДРявские прихлебатели, они хотят всё захапать, а у женщин ноги волосатые, всё им отдай или взорвут круглой чёрной железякой посреди ночи кровавой, через Полаков в серых шапках, через Оки-вахлаков, или ниггеров, да-да особенно через нигеров…)
Ну тут, в общем, дружок Крукфилда как раз выдыбал из сарая. Дружок на данный момент, во всяком случае. Крукфилд оставил полосу дружков с разбитым сердцем по всей этой широкой щелочной равнине. Одного слабачка в Южной Дакоте,
Одного в Сан Берду бандитёнка,
А ещё одного Китайчонка, что бросил работёнку,
и слинял с укладки желдор пути,
Одного с трипперком, одного с зобком,
Одного в последней стадии прока-зы,
Зато с широким тазом,
На левую хромого, на правую хромого,
И хромого на обе ноги,
Ты ж гля!
Всех вместе будет три!
Одного гомосека, даже лесбу одну,
Одного негришку, одного Евреишку,
И, с бизонкой одним, одного
Краснокожего парнишку,
И охотника на бизонов из Нью Мексико
И так далее, и так далее, по одному от всего, он Белый Йобмен в terremauvaise и занимается этим с любым полом и со всяким животным кроме гремучих змей (правильнее будет «кроме гремучей змеи» поскольку тут она всего одна), но в последнее время в нём зародились такие же фантазии и насчёт гремучей змеи даже! Клыки ласкающе щекочут залупу… бледный рот широко раскрыт и жуткая радость в прищуре глаз… Дружком у него на текущий момент – Ваппо, норвежский юноша мулат, у которого фетиш на конские принадлежности, любит, чтоб его хлестали арапником в пропахших потной кожей подсобных помещениях куда прибьются по ходу их скитаний, которым сегодня исполняется три недели, довольно значительный срок одному дружку продержаться. Ваппо носит набрючные чехлы из шкуры импортной газели, что купил ему Крукфилд в Игл Пасе у профессионального шулера в фараон с зависимостью к опиумной настойке, который пересекал великую Рио пропасть навсегда в палящей топке дикой Мексики. Ваппо принарядился также банданой пурпурно-зелёной, как и предписано (ходят предположения, у Крукфилда целая кладовая этих шёлковых шарфиков дома, на Ранчо Пелигросо, и он ни за что тебе не поскачет в горную местность или по тропам вдоль русла рек без заначки из пары дюжин их в своих седельных сумках. (Это даёт понять, что правило один-от-всякого приложимо лишь к формам жизни типа дружков, но отнюдь не к предметам типа банданы.) А сверху Ваппо завершается лоском высокой опереточной шляпой японского шёлка. Ваппо в этот день просто стиляга, фактически, когда прогулочно так появился из конюшни.
– Ах, Крукфилд,– вскидывая руку,– как мило, что ты явился.
– Ты знал, что я заявлюсь, шельмец ты эдакий,– блядь, этот Ваппо до того ушлый. Так и норовит поддеть своего хозяина в надежде схлопотать рубец-другой от хлёсткого ремня поперёк этих тёмных своих афро-скандинавских ягодиц, совокупивших каллипижную округлость присущую расам Тёмного Континента с напряжённо благородной мускулатурой крепкого Олафа, нашего северного кузена блондина. Но на этот раз Крукфилд вновь погружается в обзор отдалённых гор. Ваппо насупился. Его шляпа цилиндр предвещает приближение холокоста. И белому человеку совсем не к лицу произнести, пусть даже вскользь и между делом, что-то типа:– «Торо Рохо собрался прискакать сегодня к ночи». Оба партнёра знают это. Ветер, доносящий к ним сыромятный индейский запах, достаточно красноречив для кого угодно. О, Боже, предстоит перестрелка к тому же чертовски кровавая. Поднимется такой ветрище, что кровью окропит бока деревьев с их северной стороны. С краснокожим будет собака, единственная индейская собака посреди всех этих пепельных равнин—шавка схватится с малышом Ваппо и кончит тем, что повиснет на крюке мясника в открытой лавке на грязной плаза в Лос Мадрес, застыв широко раскрытыми глазами, шелудивая шкура однако не тронута, чёрные блохи прыгают на фоне залитой солнцем цементной штукатурки каменной церковной стены по ту сторону площади, потемневшая кровь запеклась в ране на собачьей глотке, где зубы Ваппо порвали сонную артерию (а может и и пару сухожилий впридачу, потому что голова свесилась набок). Крюк вонзён со спины между двух позвонков. Мексиканские дамы тычут в дохлого пса, и он неохотно покачивается в предполуденном рыночном запахе платанос для поджарки, сладких морковок из Долины Красной Реки, помятой зелени всевозможных видом, цилатро отдающих мускусом животных, крепких белых луковиц, забродившихся на солнце ананасов, готовых вот-вот лопнуть, большущих пёстрых полок с горными грибами. Слотроп проходит меж ларей и висячих тряпок, невидимый, среди лошадей и собак, свиней, милиции в коричневой форме, индианок с младенцами вложенными в шали, слугами из побелённых домов дальше на склоне холма—плаза полнится жизнью и Слотроп изумлён. Разве тут не должно быть только по одному от всякого?
Отв.: Да.
Вопр.: Значит одна девушка индейка…
Отв.: Одна чисто индейка. Одна mestiza. Одна criolla. Потом: одна Якви. Одна Навахо. Одна Аппачи—
Вопр.: Минуточку! Начнём с того, что был только один индеец, которого Крукфилд убил.
Отв.: Да. Рассматривайте это как вопрос оптимизации. Страна в состоянии хорошо поддерживать только одного от всякого.
Вопр.: Тогда как же все остальные? Бостон. Лондон. Те, что живут в городах. Те люди реальны или как?
Отв.: Некоторые реальны, а некоторые нет.
Вопр.: Ну а реальные, они нужны? или не нужны?
Отв.: Это зависит от того, что вы имеете в виду.
Вопр.: Блядь, я ничего не имею в виду.
Отв.: Зато мы имеем.
На миг десять тысяч трупов заметённых снегом в Арденнах обретают лучезарно Диснеландовский вид пронумерованных младенчиков под белым шерстяным одеялом, дожидаясь пока их пошлют осчастливленным родителям в такие места как Ньютон Апер Фолз. Это длится всего лишь миг. А в следующий кажется, будто все рождественские колокола этого мира вот-вот сольются в единый хор—что весь их разноголосый перезвон станет, на этот раз, управляемым, гармоничным, разнося весть совершеннейшего утешения, достижения счастья.
Но зарулим сегвей на склон Роксбери. Снег набился в его дуги, в рубчатые бороздки на его чёрных резиновых подошвах. Его снегоходы бряцают своими ступнями. Снег в этом трущобном мраке похож на сажу в негативе… он втекает в ночь и вытекает прочь… Кирпичные плоскости в дневном свете (он видит их только на рассвете, с болезненным стиском своих галош, высматривая машины вверх и вниз по Холму) обращаются в пылающую ржавчину, плотную, глубокую, скованную морозами одним за другим: запечатлены какими ему никогда не виделись на Бикон-Стрит...
В тени, с узором чёрно-белых пятен панды по его лицу, каждое из которых нарост или масса рубцующихся шрамов, ожидает его знакомый, ради встречи с которым он проделал весь этот путь. Лицо дряблое, как у домашней собаки, а владелец лица непрестанно подёргивает плечами.
Слотроп: Где он? Почему не пришёл? Ты кто?
Голос: Парнишку пришили. И ты меня знаешь Слотроп. Забыл? Меня зовут Никогда.
Слотроп: (вглядываясь)Ты, Никогда? (пауза) Сделал Парнишку из Кеноши?
* * * * * * *
«Криптосем» является приватизированной формой тайросина, разработанной IG Farben в рамках исследовательского контракта для OKW. В его состав вводится добавка от активирующий агента, что в присутствии некоего компонента в семенной плазме, на сегодняшний день невыявленного [1934], способствует превращению тайросина в меланин, или кожный пигмент. В отсутствие семенной жидкости, «Криптосем» остаётся невидимым. Никакие иные известные реагенты, среди доступных оперативным исполнителям при исполнении их заданий, не превратят «Криптосем» в визуально различимый меланин. Предлагается, для применения в криптографических целях, прилагать к сообщениям надлежащий стимул ведущий к набуханию и семяизвержению. Тщательное ознакомление с психосексуальным профилем адресата явится крайне полезным. —Проф. Д-р Ласло Джамф, «Криптосем» (рекламная брошюра) Агфа, Берлин, 1934