Круглая Радуга
Шрифт:
Старик Бригадный Генерал Падинг вполне способен уживаться с этой шайкой спиритуалистов, у него и самого уже тенденции в ту же сторону. Но при наличии Неда Пойнтсмена, с его неотвязными комбинациями для уловления денег—Падингу следует почаще оглядываться и не забывать о вежливости. Не такой рослый как его отец, и уж точно не такой румяный. Служил в полку Громобоя Прода, словил кусок шрапнели в бедро в Многоугольном Лесу, молча пролежал семь часов пока они, не говоря ни слова, в этой грязи в этой вонище, в, да, Многоугольный Лес… или может это—где это тот парень был жёлтоволосый, который спал не снимая шляпы? ааах, брось. В общем, Многоугольный Лес… но тоже как-то ускользает. Поваленные деревья, трупы, однотонно серое, расщепленноедеревокакзамёрзшийдым… жёлтый… гром… бестолку, без всякого грёбанного толку, ускользнуло, опять ускользнуло, опять, ох…
Возраст старого Бригадного Генерала неясен, хотя наверняка волочит за 80—призван из отставки в 1940, задействован в новом качестве, не только для поля боя—где фронт каждый день ежечасно меняется, как удавка, как золотисто-мерцающие границы сознания (хотя, пожалуй, не стоит тут слишком злорадствовать, в точности как они… так что, хватит «как удавка»)—но то же состояние войны, та же структура. Падинг задаётся вопросом, порою вслух и в присутствии подчинённых, в ком из его врагов такая к нему ненависть, что добился его назначения в службу Политической Борьбы. Тут приходится согласовывать свои действия—но слишком часто в ошеломительном диссонансе—с прочими поименованными сферами Войны, колониями этого Материнского Полиса охватывающего всё, чья сфера производства это систематическая смерть: УПБ перехлёстывается с Министерством Информации, с Европейской Службой Би-Би-Си, с Управлением Спецопераций, с Министерством Экономической Борьбы и Отделом Политической Разведки при МИДе в Фицморис-Хаус. Среди остального прочего. С приходом Американцев, нужно координироваться с их ОСС, ОВИ и Армейским Отделом Психологической Борьбы. Недавно сформирован объединённый Отдел Психологичекой Борьбы при ВКСЭС напрямую подчинённый Айзенхауэру и, чтобы охватить всё это, Лондонский Совет Координации Пропаганды, у которого вообще ни малейшей реальной власти.
Кто не заблудится среди этого махрового лабиринта аббревиатур, стрелок Жирных и пунктиром, клеточек крупных и мелких, имён напечатанных и заученных на память? Только не Эрнест Падинг—такое для Новых Парней с их зелёными антенками настроенными на излучения власти, чтоб приспособившись использовать, натасканными в Американской политике (знают разницу между сторонниками Нового Курса в ОВИ и восточными, богатыми на деньги республиканцами из ОСС), которые держат в своём мозгу досье на бзики, слабости, привычки в еде, эрогенные зоны всех, кто может когда-то пригодиться. Эрнест Падинг был воспитан верить в буквальную Цепь Командования, как церковники ранних столетий веровали в Цепь Бытия. Новейшие геометрии сбивают его с толку. Величайший триумф его военной карьеры случился в 1917, в загазованной, армагеддонской грязи Иприйского клина, где он завоевал полоску ничейной земли, около 40 метров в ширину, потеряв всего лишь 70% личного состава своего подразделения. Его отправили на пенсию где-то с началом Великой Депрессии—сидеть в кабинете пустого дома в Девоне, в окружении фотографий старых товарищей, чей взгляд как-то не получается уловить, и где он прикипел к определённой точке в комбинаторном анализе, излюбленному времяпрепровождению отставных армейских офицеров, со страстной увлечённостью.
Ему пришло в голову сосредоточиться на европейском балансе сил, по причине хронической патологии которого он однажды очутился в глубоком, без надежд на пробуждение, кошмаре Фландрии. Он начал необъятный труд озаглавленный Что Могло бы Случиться в Европейской Политике. Начиная, разумеется, с Англии, «Во-первых», написал он, «В начале начал: Рамсей МакДональд мог бы умереть». Пока он описывал вытекающие партийные изменения и перестановки на постах в кабинете, Рамсей МакДональд умер. «Не угонишься»,– поймал он себя на бормотании перед началом ежедневного труда,– «выкручиваются от меня. Ох, скользки, да ещё как изворотливы.»
Когда докрутилось до немецких бомб падающих на Англию, Бригадный Генерал Падинг отставил свою навязчивую идею и добровольно вызвался служить своей стране. Если бы он знал тогда, что это приведёт в «Белое Посещение»… не то, чтобы он ожидал пост полевого командира, понимаете ли, однако разве там не упоминалось что-то о разведывательной службе? Вместо этого, ему досталась заброшенная больницу для умалишённых, с парой символических лунатиков, громадная свора краденых собак, клики спиритуалистов, актёров варьете, радиотехников, Куеистов, Успенскистов, Скинеристов, энтузиастов лоботомии, фанатиков Дейла Карнеги, все оторваны текущей войной от своих любимых затей и маний катившихся, продлись мир дольше, к провалу в той или иной степени—но теперь их надежды сфокусировались на Бригадном Генерале Падинге и возможном финансировании: больше надежд, чем эта недоразвитая До-Войны отрасль, когда-либо могла предложить. Падингу остаётся лишь занять позицию в стиле Старого Завета по отношению к ним всем, не исключая собак, и втайне изумляться и уязвляться тем, что представляется ему актом предательства со стороны высших штабных эшелонов.
Снеговой свет вливается через высоченные многостворчатые окна, день тёмен, свет включён лишь в некоторых кабинетах. Курсанты кодировщики, подданные с завязанными глазами, объявляют свои догадки карт из колоды Зенера в замаскированные микрофоны:–«Волны… Волны… Крест… Звезда...» Покуда кто-то из Секции Пси записывает их из динамика внизу в холодном подвале. Секретарши в шерстяных шалях и резиновых галошах дрожат от зимнего холода, вдыхаемого через множество щелей сумасшедшего дома, у клавишей их пишущих машинок зуб на зуб не попадает. Мод Чилкс, которая сзади похожа на фотографию Марго Асквит снятую Сесилом Битоном со спины, сидит, мечтая о булочке и чашке чая.
В крыле ОИА, краденые собаки спят, чешутся, вспоминают тени запахов людей, которые возможно их любили, угрюмо слушают осцилляторы и метрономы Неда Пойнтсмена. Сдвинутые шторы оставляют лишь хрупкие струйки света снаружи. Техники движутся позади толстого окна наблюдения, но их халаты, зеленоватые и подводнолодочные сквозь стекло, колышутся замедлено, не ярко… Царит оцепенение, или войлочная сумеречность. Метроном на 80 в секунду застучал деревянными отголосками и пёс Ваня, привязанный поверх испытательного стенда, начинает исходить слюной. Все прочие звуки жестоко подавлены: балки подпирающие лабораторию задушены в заполненных песком комнатах, мешки с песком, солома, униформа мертвецов заполнили пространства меж стен в комнатах без окон… где сиживали чокнутые со всей страны, ссорясь, нюхая оксид азота, хихикая, рыдая при переходе аккорда ми мажор в соль-диез минор, теперь кубические пустыни, песчаные комнаты, чтобы метроном царствовал тут, в лаборатории за железными дверями запертыми герметически.
Канал подчелюстной железы пса Вани давно уже выведен через его подбородок и накрепко пришит сливать слюну наружу в накопительную воронку, закреплённую традиционно оранжевым Павловским канифольным цементом, окисью железа и пчелиным воском. Вакуум проносит секрецию по блестящему трубкопроводу, чтобы сдвинуть колонку светло-красного масла, вправо вдоль шкалы маркированной в «каплях»—произвольная единица измерения, возможно не такая, как фактические капли падавшие в 1905 году в Санкт-Петербурге. Но количество капель для данной лаборатории и пса Вани и метронома на 80 всякий раз предсказуемо.
Теперь, когда он вошёл в «эквивалентную» фазу, эту первую из трансграничных фаз, некая мембрана, едва заметная, протягивается между псом Ваней и внешним миром. Внешний и внутренний остаются точно такими же, как они и были, но связующий их интерфейс—кора мозга пса Вани—меняется всевозможнейшим образом, что так характерно для этих трансграничных случаев. Теперь уже неважно насколько громко тикает метроном. Усиленный стимул уже не вызывает сильной реакции. То же самое количество капель вытекает или падает. Лаборант подходит и убирает метроном в дальний угол этой заглушённой комнаты. Он спрятан в ящик под подушку с вышитой надписью Вспоминая Брайтон, но капли не прерываются… затем звук подаётся через микрофон в усилитель, так что каждый «тик» наполняет комнату как вскрик, но капель не добавляется. Всякий раз прозрачная слюна толкает красную линию до той же самой отметки, количество капель не изменилось...
– Эт-от старык не име-эт стыд,– Гёза Рожавёлги, ещё один эмигрант (и несдержанно анти-Советски настроенный, что создаёт определённую напряжённость в ОИА), вскидывая руки в сторону Бригадного Генерала в оживлённом отчаянии, взвеселённый венгро-цыганский шёпот тарахтит как тамбурины по всей комнате, отвлекая, так или иначе всех, за исключением самого престарелого Генерала, который продолжает бубнить с кафедры в помещении, которое служило частной часовней когда-то давно, в маниакальный период 18-го столетия, а теперь стало пусковой площадкой для «Еженедельных Брифингов», ошеломительный поток старческих рассуждений, служебной паранойи, сплетен про Войну, в которых может содержаться или не содержаться секретная информация, воспоминания о Фландрии… угольные ящики с неба с рёвом падают прямо на тебя… ураганный огонь такой молочно светящийся в ночь его дня рождения… мокрая равнина снарядных воронок на многие мили вокруг и открытое ветру осеннее небо… и что сказал Хейг, вот же был остряк, однажды в офицерской столовой по поводу отказа Лейтенанта Сассуна участвовать в войне… артиллеристы по весне в их развевающихся зелёных халатах… дорожные обочины и разлагающиеся трупы бедных лошадей в абрикосовых сумерках рассвета… двенадцать спиц опрокинутого артиллерийского орудия—грязевой циферблат, зодиак из грязи, налипшей и затвердевшей под солнцем разными оттенками коричневого. Грязь Фландрии сбивавшаяся в творожистую массу фактурой как бы чуть разжиженное человечье говно, громоздилось, покрытое мостками, прорезанное траншеями исковырянное снарядами лиги говна в любом направлении, нигде нет хотя бы почернелого обрубка дерева—и тут старый рехнувшийся актёр разговорного жанра пытается сотрясти кафедру вишнёвого дерева, как будто самым худшим во всём ужасе Пашендейла, являлась эта недостача хоть доли вертикальности... А он продолжает болтать, не смолкая, о рецептах приготовления свёклы сотней способов и все такие вкусные или же бахчевые невообразимости типа Тыквенного Сюрприза Эрнеста Падинга—да, в них есть что-то садистское в этих рецептах с «сюрпризом» в наименованиях, голодному парню охота просто поесть, сам знаешь, ему не до сюрпризов, а просто откусить (вздох) старой картофелины и быть вполне уверенным, что внутри не попадётся ничего кроме картошки, ясное дело, а не какой-нибудь заумный «Сюрприз!», не какая-то размятая кашица вся лиловая из-за гранатов или ещё там чего… да, и это уже шутка сомнительного толка, которую любит сыграть Бригадный Генерал Падинг: как он хмыкнул, когда доверчивые обеденные гости взрезают ножом его пресловутую Жабу-в-Дырке, сквозь честный йоркширский кляр до самого—ве! что это? беф rissol'e? фаршированный беф rissol'e? Или может быть сегодня пюре с самфиром, что отдаёт морем (который ему еженедельно доставляет один и тот же толстый сынок рыботорговца, крутит педали, пыхтит, на своём велосипеде до самого верха белой меловой скалы)—ни один из этих странных, очень странных овощных rissol'e не напоминают обычную «Жабу», а скорее смахивают на испорченных полоумных созданий, с которыми Молодые Ребята из Королей Дороги вступают в Связи в шуточных стишках—у Падинга тысячи таких рецептов, которыми он беззастенчиво делится с составом ПРПУК, как и, чуть позже в еженедельных монологах с самим собой, строчкой другой, на восемь тактов из «Ты Предпочёл бы быть Полковником с Орлом на Плече, или Рядовым с Цыпонькой на Колене?» затем, возможно затяжное изложение всех его финансовых затруднений, всех, начиная со времён предшествовавших ещё даже созданию Электра Хаус Груп… о его междоусобицах, в которые он преломлял копья своими письмами в Таймз против критиков Хайга...