Крушение мировой революции. Брестский мир
Шрифт:
Примерно такое же впечатление вынес советник министерства иностранных дел Траутман, писавший днем позже, что «в ближайшие месяцы может вспыхнуть внутриполитическая борьба. Она даже может привести к падению большевиков». Траутман добавил, что по его сведениям «один или даже два» большевистских руководителя «уже достигли определенной степени отчаяния относительно собственной судьбы».
Вопрос о катастрофическом состоянии дел обсуждался на заседании ВЦИК 4 июня. С речами выступали многие видные большевики, в том числе Ленин и Троцкий. Ленин назвал происходящее одним из «самых трудных, из самых тяжелых и самых критических» периодов, не только «с точки зрения международной», но и внутренней: «приходится испытывать величайшие трудности внутри страны [...] мучительный продовольственный кризис, мучительнейший голод». Троцкий вторил: «Мы входим в два-три наиболее критических месяца русской революции» [8] . За стенами ВЦИКа он был даже более пессимистичен: «Мы уже фактически покойники; теперь дело за гробовщиком» [9] .
8
Протоколы ВЦИК IV созыва, с. 376, 388.
9
Цит. по кн. Кармайкл. Троцкий, с. 142.
15 июня на заседании Петроградского совета рабочих и красноармейских депутатов Зиновьев делал сообщение о положении в Западной Сибири, на Урале и на востоке европейской России в связи с
10
Сообщения с Севера — Голос Киева,№ 54, пятница, 21 июня 191U.
11
Об убийстве царской семьи по приказанию Свердлова и Ленина см. Троцкий. Дневники и письма, с. 100-101.
Майско-июньский кризис советской власти [12] привел к усталости советского актива [13] . В советскую власть не верили теперь даже те, кто изначально имел иллюзии [14] . В оппозиционной социалистической прессе особенно резко выступали меньшевики, бывшие когда-то частью единой с большевиками социал-демократической организации, во многом понимавшие Ленина лучше других политических противников [15] . Не отставали и «правые». На одной из конференций того времени оратор-кадет указал, что ему приходится говорить «о международном положении страны, относительно которой неизвестно, находится ли она в состоянии войны или мира», имеющей во главе правительство, признаваемое «только ее врагами». Вопрос «не в подписанном договоре, а в гарантиях его исполнения», — продолжал оратор. И очевидно, «что всякие новые бумажные соглашения с Германией, всякие улучшения Брестского мира» не стеснят Германию «в ее дальнейших захватах», о чем свидетельствуют Украина, Белоруссия, Кавказ, Крым и Черноморский флот, занятые вопреки подписанному с немцами соглашению [16] .
12
Как кризисное, состояние советской власти весной и летом 1918 года определял Николаевский. Вот несколько пунктов составленного им вопросника об истории меньшевизма: «Кризис весной и летом 1918 года.В какой мере рабочее недовольство этого периода обуславливалось... очевидностью уступок советским правительством Германии и уверенностью, что Россия эксплуатируется в интересах «германского империализма»? В какой мере ухудшилось положение благодаря... расстрелу рабочих в Колпино? (Какую роль играли немцы в этом деле). Какую роль играли анархисты и «левые» коммунисты в кризисе мая и июня 1918 г.?... Были ли сделаны меньшевиками и левыми социалистами — революционерами попытки организовать: а) совместное военное действие против угрозы германскими войсками центральной России и занятия Москвы» (АИГН, 659/4, с. 2-3).
13
«Русский народ и прежде всего интеллигенция представляли себе, что с миром наладится прежняя экономическая и политическая жизнь в стране, и поэтому большевистский мир не снискал никакого доверия; большевики должны считаться с сопротивлением на своей же земле», — указывалось в одной из германских брошюр «оборонной пропаганды» — «Россия под владычеством большевиков». Брошюра распространялась с весны 1918 года (АИГН, 149/3, Добавление, л. 9).
14
Вот что писал 16 июня меньшевик В. О. Левицкий П. Б. Аксельроду: «Начался [...] отход рабочих масс от Советов и большевиков. [...] Если бы вы знали, что за атмосфера жгучей ненависти всего населения окружает Советы, и не столько в центрах, сколько в провинции. Эту атмосферу можно только почувствовать, словами ее не передашь. И не о «буржуазии» здесь идет речь. Она, конечно, давно уже настроена вполне определенно. Ненависть бушует среди обывателей, среди мещанства, среди мелкой городской буржуазии, среди доведенного до отчаяния крестьянства и среди рабочих. А опирающаяся на свои штыки власть на все эти настроения отвечает массовыми расстрелами, террором и репрессиями [...]. Эти люди, творящие волю Мирбаха [...] на «бунты» отвечают новыми репрессиями [...]. Наступила пора общей апатии и раз очарования: «Ну вас всех, и большевиков, и меньшевиков, к черту со всей вашей политикой». И растет раздражение и против социалистов вообще, против всех партий, «обманувших» ожидания» (Мартов и его близкие, с. 62-63).
15
«Страна живет под градом унизительных ультиматумов Германии. Ультиматум о военнопленных, ультиматум о Черноморском флоте... Германцы занимают Курскую губернию, вторглись уже в центральную область, германцы направляются к Севастополю, германцы около Петрограда... Что делает Советская власть? Она платит по брестскому векселю. Она готова на все. Она заявляет в своем ответе Германии, что во всем виноваты батумские «контрреволюционеры» (это отстаивающие свою независимость революционеры преданного Кавказа!); она приказывает, чтобы в Сибири среди военнопленных не делалось никаких агитационных выступлений против германской государственности; она приказывает разоружать на русской территории финскую красную гвардию...
Советская власть принуждена расплачиваться за право своего существования исполнением всех приказов и желаний германского империализма» (Новая заря, 1 мая 1918, № 2, с. 3-4).
К возможному порабощению России Германией меньшевики относились крайней серьезно. Именно этот вопрос лег, например, в основу разногласий между меньшевиками-»активистами» и так называемыми «официальными меньшевиками». Порабощения России Германией боялись и те и другие (что нашло свое отражение в решениях конференции меньшевиков в мае 1918 г.), но «активисты» считали, что Германия побеждает в мировом масштабе и существование антигерманского Восточного фронта является необходимым условием успешного сопротивления победе Германии в мировом масштабе. «Официальные меньшевики» (в частности, Мартов) опасность эту также считали весьма серьезной, но более высоко оценивали силы Запада, а главное — верили в возможность революционного движения в Германии и Австро-Венгрии. При этом они с большим недоверием относились к Антанте, прежде всего к Японии (АИГН, 519/30, гл. 7, с. 8).
16
АИГН, 18/1, с. 8-10, 12.
Резкой и чувствительной была критика в адрес большевиков левых эсеров, имевших возможность, будучи советской и правящей партией, выступать против брестской политики легально. В 1918 году критике Брестского мира была посвящена целая серия брошюр, написанных видными противниками «передышки». Левые эсеры указывали, что ленинская передышка была не просто изменой делу революции, но ничего не давала советской России практически: «ни хлеба, ни мира, ни возможности продолжать социалистическое строительство» [17] ; что Брестский мир принес с собой «угашение», «обессиление, омерзение духа», так как «не в последней решительной схватке и не под занесенным над головой ударом ножа сдалась российская революция», а «без попытки боя» [18] ;
17
Измаилович. Послеоктябрьские ошибки, с. 13.
18
Штейнберг. Почему мы против Брестского мира, с. 26, 27.
19
Камков. Две тактики, с. 27-28.
Левые эсеры считали, что брестская политика большевиков погубит не только русскую, но и мировую революцию. РСФСР «хочет свои соединенные штаты постепенно расширять и распространять сначала на Европу, потом на Америку, потом на весь мир». Брестский мир «от этой задачи саморасширения оторвал», лишил Россию «помощи и революционного содействия» других стран, а западный мир — «помощи и содействия» советской России [20] . «Все естественные богатства Украины, Дона, Кавказа» попали в распоряжение германского правительства; и этим Совнарком оказал воюющей Германии огромную услугу: «приток свежих естественных продуктов с востока» ослабил «революционную волю» германского населения; «одна из самых страшных угроз» — «угроза голода, истощения, обнищания» — серьезно ослабляется соглашениями о поставках продуктов Германии и Австро-Венгрии [21] .
20
Штейнберг. Почему мы против Брестского мира, с. 15.
21
Там же, с. 24-25.
«Таковы последствия Брестского мира», который «нельзя назвать иначе, как миром контрреволюционным», резюмировали левые эсеры; «ясно становится, что его нельзя было подписывать». По прошествии «каких— нибудь трех месяцев со дня его подписания странными и безжизненными кажутся все доводы, которые приводились в пользу его». Говорили о «передышке», об «отдыхе». Но «отдых» оказался «пустой надеждой»: «со всех сторон напирают на советскую Россию ее империалистические враги» и не дают «ни отдыха, ни сроку» [22] .
22
Там же, с. 27.
Единственным выходом из сложившейся ситуации левые эсеры считали общенародное восстание против оккупантов. Речь, разумеется, шла о занятых немцами и австрийцами территориях, прежде всего об Украине. «Разлагающей проповеди усталости, бессилья, беспомощности, проповеди неизбежности соглашения с германской буржуазией» левые эсеры предлагали «противопоставить революционную идею восстания и вооруженного сопротивления домогательствам иностранной буржуазии» [23] , идею партизанской и гражданской войны против «эксплуататоров и оккупантов», пока не подоспеют революции в Германии, Австрии и других странах [24] .
23
Камков. Две тактики, с. 28-29.
24
Штейнберг. Почему мы против Брестского мира, с. 12.
Что касается шансов на успех такого восстания, то, по мнению левых эсеров, «никакое регулярное войско, всегда идущее из-под палки», не сравнялось бы «с самим восставшим народом, когда за каждым кустом, в каждом овраге» грозила бы «пришедшей карательной экспедиции мстящая рука восставших». Только после этого «народ германский, измученный долгой войной и полуголодным существованием, терроризированный партизанской борьбой всего восставшего народа России», поймет, наконец, что «идет на народ, открывший свои границы, вышедший из войны»; и тогда «дула ружей и пушек в конце концов направятся в сторону вдохновителей и вождей карательной экспедиции» — против германского и австро-венгерского правительств [25] . И хотя предложение поджидать противника «за каждым кустом» с военной точки зрения могло показаться наивным, публично отвергать идею восстания летом 1918 года, когда партизанские выступления и саботаж стали фактом на Украине, большевикам было невозможно.
25
Измаилович. Послеоктябрьские ошибки, с. 13.
Всей этой критики было бы, вероятно, недостаточно, чтобы считать положение кризисным, если бы ситуация не усугублялась недовольством в партии большевиков. Ленинская политика не обеспечила разрекламированной «передышки»; скомпрометировала русскую революцию в глазах революционеров Запада; отдала под оккупацию Центральных держав огромнейшие пространства; лишила Россию украинского хлеба (подразумевалось, от того Россия и голодала), Бакинской нефти (подразумевалось, от этого и топливный кризис). Она спровоцировала Антанту на интервенцию, а чехословаков — на вооруженное восстание, ставшее первым и самым опасным фронтом гражданской войны в России. Ради подписания мира Ленин расколол партию на два крыла, оттолкнув левых коммунистов; загнал в оппозицию левых эсеров. А поскольку при таком противостоянии Брестскому договору реализация ленинской политики стала практически невозможной, Брестским миром была теперь недовольна страна, ради которой шел на все это Ленин — Брестским миром была неудовлетворена Германия [26] .
26
«Советское правительство, — писал Людендорф 9 июня статссекретарю по иностранным делам, — еще не доказало, что оно способно править на своей территории. До сих пор оно только разрушало [...]. Я с величайшим недоверием отношусь к бесчестным усилиям советского правительства».
Неверие немцев в возможность сотрудничества (на германских условиях) с ленинским правительством было чертой, разграничивающей тупик и кризис. Подписывая договор, Германия надеялась иметь в своем тылу «мирно настроенную Россию, из которой изголодавшиеся Центральные державы могли бы извлекать продовольствие и сырье». Реальность оказалась прямо противоположной. «Слухи, шедшие из России, с каждым днем становились все печальнее» — ни спокойствия, ни продовольствия немцы не получили. «Настоящего мира на Восточном фронте не было». Германия, «хотя и со слабыми силами», сохраняла фронт [27] . Германское правительство нервничало не меньше ленинского, не понимая, как добиться выполнения тех или иных ультимативных требований от в общем— то беспомощного Совнаркома. Из-за взаимного неверия в мир военные действия не прекращались [28] . И даже Чичерин, далекий от целей революционный войны, стремящийся наладить рабочие дипломатические отношения с немцами, считал, что Германия осталась главным врагом советской России [29] .
27
Гофман. Война упущенных возможностей, с. 194.
28
Kochan. Russia and the Weimar Republic, p. 11.
29
Чичерин. Внешняя политика советской России, с. 7.