Крылья огня
Шрифт:
– С чего вы взяли, что мисс Марлоу была влюблена в мистера Кормака? Или он в нее?
– Потому что в одном из своих сборников она писала о любви, а ни одна женщина, как, впрочем, и ни один мужчина, не способна написать о любви с таким чувством, если сама ничего подобного не испытала.
Миссис Трепол рассмеялась:
– Что вы, в Тревельян-Холле любви хватало не на один сборник стихов! Мисс Розамунда очень любила своих мужей, детей и отца. Если даже просто жить здесь, как я жила в молодости, когда служила горничной, можно было буквально… пропитаться любовью. А мисс Оливия была очень привязана к мистеру Стивену; он скрашивал ей
Ратлидж догадался, что миссис Трепол не читала сборник «Крылья огня»…
– Мистер Кормак Фицхью раньше жил здесь. Возможно, когда-то мисс Марлоу его любила.
– Но он-то ее не любил, сэр! Если надо, я и на Библии поклянусь. Странные у них были отношения. Иногда мне казалось, что мистер Кормак понимает мисс Оливию даже лучше, чем мистер Николас. Но любви между ними не было. По крайней мере, с его стороны.
Потому что Кормак Фицхью знал, что Оливия Марлоу – убийца?
– Как по-вашему, мисс Марлоу была способна убить кого-нибудь? Кроме себя…
– Убить кого-нибудь? Кто – мисс Марлоу?! Да я скорее поверю, что на такое был способен мой покойный муж, царствие ему небесное! Кто вам такое сказал? Наверняка кто-то не из наших… не из Боркума! – с неподдельным возмущением воскликнула она.
– И вы готовы присягнуть в суде, что никто из живших в Тревельян-Холле… никто из членов семьи мисс Розамунды… не был способен на убийство?
Миссис Трепол сурово посмотрела на него и язвительно ответила:
– Не знаю, что там замышляют в Лондоне и зачем вас сюда послали мучить такими вопросами порядочных, законопослушных людей, но вот что я вам скажу: если бы в ту ночь, когда умерли мисс Оливия и мистер Николас, в Тревельян-Холле совершилось убийство, то сделал это самый последний безбожник, а таких у нас в Боркуме нет, и мы таких знать не желаем. Если у вас больше нет ко мне вопросов, мне еще нужно полить огород!
Вернувшись в свой номер, Ратлидж сел в кресло у окна и придвинул к себе сборники стихов О. А. Мэннинг. Но, глядя на тонкие томики, он неожиданно для себя начал думать о поэтессе. О женщине, чья душа была способна на такую проницательность. И все же ей изменили силы, раз она решила покончить с собой…
Способен ли на страшное преступление – детоубийство – человек, который так тонко чувствовал и разбирался в тайнах души? Могла ли Оливия много лет жить, зная, кто она, и одновременно создавать такую красоту? Не потому ли она в конце концов и покончила с собой? Если, конечно, Кормак Фицхью сказал правду…
Как вообще пишут стихи? Как часто поэт выкидывает смятые листки, потому что слова не отражают то, что он слышит в глубине души? Сколько стихов остаются неоконченными, потому что одни строки кажутся плоскими и бездушными, а другие – банальными, избитыми, пустыми? Сколько страниц нужно выбросить в корзину до того, как в голове вдруг появляются именно те нужные слова, на которые откликается сердце? Легко ли Оливия писала стихи, или ей были свойственны муки творчества? Захватывал ее процесс или утомлял?
Ратлидж вспомнил начало одного из ее стихотворений о любви:
Любовь Прилетает на крыльях огня, ОпаляетСколько раз Оливия переписывала эти строки, пока наконец не была удовлетворена ими?
Он побывал в кабинете, где она творила и где умерла.
Там было на удивление чисто.
Стол, где трудился Николас, вырезывая свою флотилию океанских лайнеров, был усыпан стружками, обрезками, тонкой пылью от зачистки шкуркой, пятнышками краски, упавшей с кисти, когда он наносил последние штрихи на нос, иллюминаторы и дымовые трубы. Перед тем как проглотить лауданум, он не убрал свои модели, не подмел, не вытер пыль. Николас как будто был уверен, что на следующий день вернется к своим кораблям.
На столе же, за которым творила Оливия, стояла лишь пишущая машинка, накрытая платком. Ни смятых листков бумаги, ни пера или карандаша сбоку, где она могла бы нацарапать строчку, чтобы после обдумать ее, ни пробы рифмы, которую она нашла слабой. Она точно знала, что больше не сядет за стол и ничего не напишет. Она к своей смерти приготовилась.
Рука его с размаху опустилась на кожаную обложку с выгравированными на ней буквами; удар был настолько сильным, что он почувствовал боль и выругался вслух. Причем выругался изобретательно.
Оливия Марлоу завещала архив О. А. Мэннинг – все ее бумаги, письма и контракты – своему сводному брату Стивену. А Стивен умер.
Где ее архив теперь? И что в нем?
Глава 9
Оказалось, что ни Рейчел, ни священник не знают, что случилось с архивом Оливии Марлоу.
– По-моему… завещание Оливии еще ждет утверждения. Как и завещание Стивена, – сказала Рейчел. – Я-то ее бумагами совсем не интересуюсь. То есть… конечно, архив очень важен для понимания стихов Ливии. Просто мне ее бумаги ни к чему. Если вы имеете в виду, не видела ли я коробки посреди комнаты с пометкой «Бумаги для Стивена»… то нет, я ничего такого не видела. Я просто решила… раз Оливия завещала архив ему, он, наверное, знал, где его искать.
Она стояла на пороге домика, где остановилась, и Ратлидж слышал, как кто-то ходит внутри; затем запела птица в клетке. Домик был красивый, увитый виноградом и в простенках между окнами – шток-розами.
– У кого хранятся завещания?
– Завещания Оливии и Николаса – в конторе «Чемберс и Уэсткотт». Насчет Стивена не знаю. У него был в Сити знакомый адвокат.
Что ж, выяснить все в Лондоне не составит труда.
Поблагодарив Рейчел, Ратлидж отправился в дом священника. Он надеялся, что застанет Смедли в саду, но мрачная экономка заявила, что священник «отдыхает» и она не собирается его беспокоить.
Ратлидж уже повернулся к двери, когда в прихожую спустился Смедли; волосы у него на затылке с одной стороны стояли дыбом; рубашку он не успел заправить в брюки.
– Здравствуйте, инспектор! – сказал он еще сонным голосом. – Дайте мне две минуты, и я выйду к вам в сад.
Ратлидж обошел дом, прошел мимо клумб и аккуратных грядок с овощами, направляясь к маленькому, покрытому пеной пруду, в котором когда-то жили рыбки. Вскоре к нему присоединился Смедли, он вышел в сад черным ходом. Священник успел причесаться, заправить рубашку в брюки и надеть подтяжки.