Крысиный волк
Шрифт:
— Расстройство аутического спектра в детстве и шизоидная психопатия сейчас, — Мелам помолчал, а потом в панике сел на кровати. — Шацар… неужели нам больше не о чем поговорить?!
— Неужели, у нас когда-то правда были темы для разговоров, — откликнулся Шацар.
— Я серьезно! Неужели мы станем менее лучшими друзьями, чем сейчас!
— Семантика слова «менее» предполагает сравнение с чем-то, что больше, — вздохнул Шацар.
— Срочно расскажи мне, что ты читаешь! Я чувствую, как доверительность уходит из нашей дружбы!
— Это фантомные боли, — сказал
— Никогда не понимал, зачем она нужна, — сказал Мелам. Шацар всегда удивлялся, как ему удавалось сочетать потрясающий талант к биологии, особенно той, что касалась физиологии магии, с полнейшим, глухим невежеством во всем остальном.
— Ну, — сказал Мелам. — Халдея одна. Тогда зачем нам наша история — нам некому ее показать.
Шацар со вздохом отложил книгу, посмотрел на Мелама. Его по-мальчишечьи яркие глаза выражали совершенно искренний вопрос.
— Ты знаешь, что там за морем в Гирсу?
— Нет, это же ты жил в Гирсу. Ничего, я думаю.
Шацар чуть вскинул брови, а потом кивнул.
— Необычайно точно подмечено, друг мой, там — ничего. Льды, ледяная пустыня. Геологи предполагают, что она протянулась на всем пространстве земного шара, кроме того, они предполагают, что раньше Халдея была одним из самых жарких мест в мире. Здесь не было снега во времена, когда зарождался наш народ. Но что мы видим сейчас? Ледяная пустыня за морем. Лед везде. Кроме небольшой полоски земли в долине Тигра и Евфрата. Крохотной по меркам покрытой снегом земли.
— А причем здесь история? — спросил Мелам.
— Во-первых, это — тоже история, палеоистория, оперирующая такими сроками, которых наш разум не в состоянии охватить, целыми геологическими эпохами. Но мы с тобой о другом, Мелам. Когда цивилизации только лишь зарождались, появлялись языки, письменность — существовали и другие страны, другие народы. Часть из них смешалась с нашим народом, часть — безвозвратно исчезла, когда землю сковал лед.
Во Дворе говорили: Мать Тьма взяла свое.
— Итак, зачем нужна история? Халдея — последний и единственный бастион человечества на всей земле, с незапамятных времен. Тебя окружает смертный холод, Мелам. Задумайся, какой маленький он — твой мир. Посреди вечной мерзлоты только Халдея и больше — ничего, никакого разума, языка, порядка. Поэтому мы боготворим свою историю. Наша история — наш невротический способ заявить о себе в мире, который нам не рад, зафиксировать свое место в пространстве и времени, показать огромной, безразличной к нашим нуждам Вселенной, что мы тоже были тут. Уничтожь историю — и ты уничтожишь желание народа продолжаться и жить.
Шацар судорожно схватил книгу и ручку, записал прямо поверх напечатанных букв: уничтожь историю.
Мелам посмотрел на Шацара, а потом засмеялся:
— Ты такой умный. Надо бы тебе в политику.
Шацар хмыкнул, сказал:
— Умный человек в политику не пойдет.
Но ему льстило внимание Мелама. А потом Мелам вдруг вскочил, засуетился.
— Который час, Шацар?
— Без двадцати восемь. Ты опаздываешь
— Да! На сорок минут!
Шацар хмыкнул. Ему не нравились девушки Мелама. Может быть, он ревновал, считая, что Мелам будет уделять ему куда меньше времени. Шацар делал вид, что ему совершенно безразлична дружба Мелама, однако чужая симпатия была как наркотик, Шацар ненавидел себя за радость от присутствия Мелама. Он раздражал Шацара и в то же время без него становилось одиноко.
— Просто забудь, — сказал Шацар безмятежно. — Твоя дама сердца уже давно ушла домой.
— Нет! Она меня ждет, я знаю. Митанни — особенная!
Шацар только заложил руки за голову, приготовившись вздремнуть. Минуты через три Мелам спросил:
— Если я покажу тебе кое-что ужасное, наша дружба закончится?
— Себя без рубашки, — сказал Шацар, не открывая глаза.
— Откуда ты знаешь?
— Я загадал это на день рожденья три года назад.
— Какой же ты ужасный!
Шацар открыл один глаз, оглядел Мелама, тощего и взволнованного.
— Не ужаснее твоего тельца, — сказал Шацар, и снова закрыл глаз. Вдруг постучали в дверь. Мелам заверещал:
— О, нет! Это может быть Митанни! Я говорил ей, где живу! Открой ей, ради всего, что для тебя свято, Шацар! Я должен хотя бы одеть рубашку.
Шацар пошел открывать дверь, но только для того, чтобы посмотреть в лицо очередной идиотке, которая согласилась гулять с Меламом. Он не спеша повернул ключ в замке, как будто у него было все время мира, распахнул дверь с самым неприветливым видом.
И увидел ее. В один момент, до доли секунды — в один, Шацар возненавидел ее и полюбил.
Амти проснулась от взрыва чьего-то смеха. Она задремала в ночном автобусе, таким знакомым маршрутом везущем ее к дому. Компания молодых парней, потягивавших алкогольные коктейли из жестяных банок громко смеялась, они разговаривали на повышенных тонах, и Амти сжалась на обшарпанном сиденье, стараясь выглядеть как можно более незаметной. Она принялась отдирать полоски искусственной кожи со спинки сиденья напротив, поездка к Шацару уже не казалась ей такой хорошей идеей, в окно автобуса то и дело угрожающе заглядывал свет фар проезжавших мимо машин.
Парни обсуждали полуфинал какого-то чемпионата, а Амти водила ногтем по обнажившемуся на спинке железу, сцарапывая ржавчину.
Чего она хотела добиться? О чем поговорить? От одной мысли, что ей придется идти от остановки к дому стало неуютно и страшно. И в то же время Амти понимала — отчего-то ей было невыносимо там, у госпожи Тамии, с остальными. Лучше было трястись в автобусе от страха и поездки по плохой дороге, чем оставаться там.
Амти и сама не понимала, почему. Она подышала на занемевшие от холода пальцы, выглянула в окно. Проносились мимо темные столбы, соединенные невидимыми в ночи проводами, далекое зарево города плясало на горизонте. Когда очередной отблеск фар лег на стекло, Амти увидела свое отражение — растрепанная, бледная и взволнованная. Она прекрасно понимала, как эгоистично поступила, но стыдно ей не было.